|
Н. АГНИВЦЕВ
*** В Константинополе у турка Валялся, порван и загажен, План города Санкт Петербурга, — В квадратном дюйме триста сажен.
И хлынули воспоминанья, Прерывист шаг и взор мой влажен. В моей тоске, как и на плане, В квадратном дюйме триста сажен.
*** Как вздрогнул мозг, как сердце сжалось, Весь день без слов, вся ночь без сна: Сегодня в руки мне попалась Коробка спичек Лапшина.
О сердце, раб былых привычек, И перед ним виденьем вдруг Из маленькой коробки спичек Встал весь гигантский Петербург:
Исакий, Петр, Нева, Крестовский, Стоэвонно-плещущий Пассаж, И плавный Каменноостровский, И баснословный Эрмитаж.
Последним отзвуком привета От Петербурга лишь одна Осталась мне вот только эта Коробка спичек Лапшина
МОЛИТВА РЕБЕНКА Господи, Боже Ты мой, С доброй, седой бородой, Боже, склонись с неба к маленькой, Господи, Боже Ты мой.
Очень мне плохо и жутко, Очень мне холодно здесь... Можно к Тебе на минутку В небо по лесенке влезть? Там - говорят - очень много Хлеба в Твоей вышине... Знаешь, все время, ей Богу, Есть очень хочется мне.
С белого, белого неба Кинь для России, Господь, Чуточку черного хлеба, Самую чуточку хоть. Боже, для нас в переулке Сделай, пожалуйста, так, Чтоб пятачковая булка Стоила снова пятак.
Чтоб русский с русским не дрались, И чтоб еще по ночам Не приходили, ругаясь, Люди с винтовками к нам.
Боже, в любви неизменной, Скоро ль придешь с высоты? Только уже непременно Сам опустись нынче Ты. Если ж для дела такого Сына - Христа - своего Снова пришлешь Ты, то снова Люди убьют здесь Его.
И вот еще, милый Боже, Очень прошу Тебя я Мне объяснить, отчего же "Русской" ругают меня. Русской была я и буду, Если родилась такой! Разве быть русской так худо? Господи, Боже Ты мой.
С белого, белого неба Кинь для России, Господь, Чуточку черного хлеба, Самую чуточку хоть...
М. Каратеев
КРАСНАЯ ЗВЕЗДА. Людскою кровью грязны панели, Здесь лишь недавно закончен бой, Еще порою разрыв шрапнели Дымком повиснет над головой.
Стрельба и крики. Матросы взяли Вокзал и город. Дома в огне, — «Что там, товарищ? Кого поймали? — «Должно быть белый». — «Давай к стене!»
Короткий выстрел... Потоки брани, Вершит победу звериный пир. На всех достанет кровавой дани И сытым красный уснет вампир.
Всю ночь расстрелы, грабеж, облавы. Несут добычу на поезда, А в черном небе, взойдя кроваво Пятью лучами горит звезда.
ГУСАРЫ. (посвящается л. гв Гродненскому гусарскому полку)
Вперед, гусары! — Пора настала, Ведь ваша доблесть — стальная твердь! Скорей по коням, напев сигнала Послушных долгу зовет на смерть! Вперед, гусары! Отцы и деды Смогли прославить штандарт родной, Их тени с вами! Они к победе Ведут вас снова в кровавый бой. Вперед, гусары! Рассыптесь лавой, Несите гибель на вражий стан! Покройте снова бессмертной славой Крылатый ментик и доломан! Вперед, гусары! Ведь вы велики, Ведь ваша доблесть — стальная твердь! На каждой сабле, на каждой пике Несите славу, несите смерть!
СТИХИ Э.А.
*** Над облаками, юности белее, Лететь легко; а жизнь зовет вперед, И на душе становится теплее, И кажется, что молодость поет. ...А помнишь нашу?.. Горький запах гари Ее душил; повсюду шли бои; И падал рядом брат... кунак... товарищ... Друзья твои и близкие мои...
И жгли глаза непролитые слезы: О каждом где-то Бога молит мать, И нет у нас ответа на вопросы, Которые так страшно задавать.
...Мы выжили. Но память сохранила Как редкий дар, большую радость встреч. И только сердце, — сердце не забыло И приказало памяти сберечь Тепло и дружбу на глухих привалах, — А в темноте холодный взвод курка... — В угаре боя юности не стало. ...Но что об этом знают облака?!
*** Красивый дуб с могучею вершиной, И ветви, как объятья, широки. — Зачем, мой друг, ты так калечишь сына И КОРНИ превращаешь в корешки?! Ты говоришь воинственно и строго, — Я до души твоей не доберусь. А ведь корней у дуба очень много, Но лишь один из них зовется Русь.
Пусть красный флаг враждебен и бесстыден, Трехцветный флаг роднит и греет нас. Мы все друзья, и разницы не видим Ни в цвете кожи, ни в разрезе глаз.
Все так же горячи объятья друга, Надежна и крепка его рука, И русский — локтем — чувствует упруго Татарина, грузина, калмыка.
Вот почему объятья дуб раскинул, Вот почему так корни сплетены. Вот почему в тяжелую годину К нему в грозу придут его сыны. Осину ветер выворотит с корнем. И беспощаден, а порой и груб, Березу сломит гордый ветер горний, Но только обласкает дуб.
Н.Н. БОГАЕВСКИЙ (Н. Воробьев)
*** Здравствуй, мальчик мой, вихрастый, непокорный! Долго не видались мы с тобой, Сотни верст исколесив дорогой торной По чужой, не русской мостовой. Помню я тебя совсем еще мальчишкой — Утреннюю раннюю росу — Ты шагал тогда в суконной шинелишке И с пятном чернильным на носу.
Год за годом шел обычной чередою... Ты мужал, и полный вешних сил, Легкий пух над оттопыренной губою, Как гусарский ус ты теребил.
Много было вас тогда в стране далекой, Малышей с душой богатыря! Вас в одно звено вязал девиз высокий: За Россию, веру и царя. Стены Корпуса, в Хабаровске, в Полтаве, В Питере ль в Тифлисе ль, на Дону — Говорили вам о старой русской славе, И как чтить седую старину. Как лелеять славных прадедов заветы, Шелест ветхих боевых знамен, Имя гордое — российские кадеты И с сургучным вензелем погон.
А потом тебя встречал, я в ночи черной, Что страну покрыла пеленой... Милый мальчик мой, вихрастый, непокорный, Первым рвался ты в неравный бой. В небе заревном пылающей Каховки Вижу твой дрожащий силует — Помню: с папиной «взаправдашней» винтовкой Ты шагал, тогда в тринадцать лет. И желая как-то скрыть фальцет высокий, Ты нарочно басом говорил... Как боялся ты тогда, что ненароком С фронта к мамочке отправят в тыл!
В сапожищах ноги детские шагали, И дорог на них ложилась пыль... И Ростов и Перекоп тебя видали, Степи Сальской укрывал ковыль...
О семье своей ты ведал понаслышке, Или слабо помнил... До того ль? И все в той же рваной шинелишке, Ты шагал, тая печаль и боль. Не твои ли это слышали мы стоны, Твой недетский, леденящий крик? Не тебе ль, дружок, кокарду и погоны Вырезал в Ростове большевик?
Ты, кто Белое святое наше дело Твердо нес на худеньких плечах, Чье замерзшее искрюченное тело Видел я в окопах и во рвах?
И сегодня в этой встрече нашей, Мне тебя хотелось помянуть Добрым словом и заздравной полной чашей, Передать, что так теснило грудь.
И сказать тебе, мой мальчик беспокойный! Сколько не видались мы с тобой, Сотни верст исколесив дороги торной По чужой, не русской мостовой! Правда, помню я тебя совсем мальчишкой, Да ведь сколько лет-то с той поры! На тебе, ведь, нет уж черной шинелишки, Серебром усыпаны вихры. Лишь глаза твои, как встарь, горят задором, И коль в эти загляну глаза — На плечах опять почудятся погоны, Юные услышу голоса...
Снова в прошлое мне приоткрыты двери, Мы с тобой опять в краю родном, И кадетское, как прежде, бьется сердце Под обычным штатским сюртуком...
КАДЕТАМ Я снова о жертве кадетской пою. Я знаю — уж пелось. Простите... Но с ними, погибшими в грозном бою Связали нас накрепко нити. Быть может в укор из отцов кой-кому Пою я — держались не крепко, Позволив, чтоб Русь превратила в тюрьму Босяцкая хамская кепка.
*** Ему и пятнадцать-то было едва ли, Хоть он и божился, что да. Ведь даже ребячьи сердца полыхали Тогда, в лихолетья года.
Не спрашивай имени — столько ведь лет! Удержишь ли в памяти это? Но вечно стоит пред глазами кадет, И мне не забыть кадета.
Донец ли, орловец — не всё ли равно? Из Пскова он был иль с Урала... С поры лихолетья я помню одно — Кадетская бляха сверкала,
Да по ветру бился в метели башлык, Как крылья подстреленной птицы. Был бледен кадета восторженный лик И снегом пуржило ресницы...
Он двигался словно не чуя беды И пулям не кланялся низко. Трещал пулемет и редели ряды, И красные были уж близко.
И наземь он пал неуклюжею цаплей И шею он вытянул в небо смешно, И вытекла Жизнь — просто капля за каплей, Бурля и искрясь, как в бокале вино.
Не спрашивай имени — имени нет... Был чей-то сыночек. Российский кадет.
М. НАДЕЖДИН
МЫ ЮНОСТИ ФАКТИЧЕСКИ НЕ ЗНАЛИ... Мы юности фактически не знали, Попав из корпуса в походное седло, И без раздумия, без жалоб променяли На дым костров домашнее тепло.
В уроках мужества мы закаляли души, От слез удерживали детские сердца, Борясь за Родину на море и на суше Во имя верности до смертного конца...
Бывало нелегко. Бывало часто тяжко - Ребенок все-таки страдает без семьи... И часто слышала кадетская фуражка, Как мы выплакивали горести свои,
Но плакали не вслух, а затаив рыданья. Нас окружали дни походов и боев, Мы видели вокруг суровость и страданья, Мы впитывали боль предсмертных, горьких слов...
Так юность и прошла простреленной страницей... Мы стали взрослыми уже в пятнадцать лет, Но, сохранив в душе стремленье помолиться, Встречая у костров безрадостный рассвет.
И нежность не ушла, она осталась где-то Запрятанной в душе, как драгоценный клад. Она вела меня (и до сих пор кадета!) Сквозь каторжные дни и подсоветский ад...
Она пришла со мной сюда, за океаны, К пределу жизненной скитальческой межи, Чтоб проводить потом туда, в иные страны, За наши бедные земные рубежи...
Сергей Бонгарт
*** Памяти адмирала Колчака. Он защищал страну от смуты, Как только мог. Но дьявол карты перепутал, Оставил Бог. Смерть лихорадочно косила Со всех сторон, Тонула, как корабль, Россия А с нею - Он. Его вели между вагонов, Как черти в ад. Разило водкой, самогоном - От всех солдат.
Худой чекист, лицо нахмуря, Отдал приказ... А он курил, - как люди курят, - В последний раз...
Шел снег. Медлительно и косо, Синела мгла... Уже кончалась папироса И пальцы жгла... - Повязку? - Нет, со смертью в жмурки Игорает трус. Он видел силуэт тужурки, Скулу и ус.
И портсигар отдал солдату: "Берите, что ж Не думайте, что мне когда-то Еще пришлось..."
Ночная мгла уже редела, Чернел перрон, И как всегда перед расстрелом Не счесть ворон.
Они, взметнувшись, к далям рвутся, Летят, летят... И виснут тучи над Иркутском, И люди спят.
Андрей Валентинов
* * * К Байкалу, сквозь дебри, уходят колонны, Мелькают вдали то изба, то погост. И снег оседает на наших погонах Цепочкой нежданных серебряных звезд. "Мы будем в Иркутске!" - сказал вчера Каппель, И мы прохрипели три раза "Ура!", Да только нога разболелаь некстати, И холод, считай, минус тридцать с утра. Стоят одиноко дорожные вехи, Лишь сосны кивают солдатам в пути. Кто там в Нижнеудинске? Наши ли? Чехи? Как встретят? А хватит ли силы дойти? Сегодня сказали, Колчак арестован. За понюшку продал Иуда-Жанен. Похоже, всем нам общих крест уготован, Ведь черных гусар не берут они в плен. От роты остался пустяк - только двое, Сто десять штыков - наш отчаянный полк. В промерзлой земле мы могилы не роем, Друзья нам простят, что не отдали долг. А вспомнит ли кто-то, как мы замерзали, Как гибли в проклятом таежном кольце? А ночью все снятся знакомые дали, И мама встречает на старом крыльце...
|
|
Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева) |
