|
Поэзия Белого Движения |
|
Арсений Несмелов
У карты
Тупыми шлепанцами шаркать К стене, Где, Угол отогнув, Висит истрепанная карта, Вместившая мою страну. Сетями жил исчерчен Запад, Как подорожника листок. Одна из них, прыжком внезапным Через Урал, - берет Восток. : И он глядит (Так смотрит хмара В окно) На черные кружки: - Вот этот - родина, Самара: Здесь были воткнуты флажки, Обозначая фронт и натиск, Его упругую дугу: Мы опоздали, Задом пятясь, Уже Урал отдав врагу: Его коричневая стража Ушла на запад. Топором Упала мощь гиганта-кряжа: Челябинск пал. Оставлен Омск: :Вздыхает. :Низменность Сибири И Забайкалье, Как массив, Но и отсюда летом сбили, Победой сопки огласив: И гладят руки с дрожью ветра Шершавый, неопрятный лист. - 12 000 километров Он протяжением вместил. И губы шепчут: - Русь!.. Россия!.. И сердце крикнет: - Навсегда: И давит выросшая сила, Которую не оседлать. И будет шлепанцами шаркать К углу, На темную постель, Но и оттуда манит карты Засаленная пастель.
В лодке
Руку мне простреленную ломит, Сердце болью медленной болит, "Оттого, что падает барометр", - С весел мне приятель говорит. Может быть. Вода синеет хмуро, Неприятной сделалась она. Как высоко лодочку маньчжура Поднимает встречная волна. Он поет. - "К дождю поют китайцы", - Говоришь ты: есть на всё ответ. Гаснет запад, точно злые пальцы Красной лампы убавляют свет. Кто сказал, что ласкова природа? Только час и нет её красот. Туча с телом горбуна-урода Наползает и печаль несет. Ничего природы нет железней: Из просторов кратко-голубых Вылетают грозные болезни, Седина - страшнейшая из них. Мудрость кротко принимает это. Непокорность - сердца благодать, Юнкер Шмитт хотел из пистолета Застрелиться, можешь ты сказать. Прописей, веселых и угрюмых, Я не мало сам найти могу, Но смотри, какая боль и дума В дальнем огоньке на берегу. Как он мал, а тьма вокруг огромна, Как он слаб, и как могуча ночь, Как ее безглазость непроломна, И ничем ее не превозмочь! Только ночь, и ничего нет кроме Этой боли и морщин на лбу: Знаю, знаю - падает барометр. Ну, давай, теперь я погребу.
БЕЛЫЙ ОСТРОВ
Айсберги. Льдины. Не три, не две,- Голубоглазая вся флотилия. Замер па синей скале медведь, Белый, полярный. Седой, как лилия! Поднята морда. И из ноздрей - Пар. Серебра не звончее разве? Смотрит в трубу на пего Андрэ, Смотрит медведь на летящий айсберг. К полюсу. Сердце запороша Радостью, видит, склонясь над картой: В нежных ладонях уносит шар Голубоглазая Сольвейг - Арктика. Словно невеста, она нежна, Словно невеста, она безжалостна. Словно подарок несет она Этот кораблик, воздушный, парусный. Шепчет: "Сияньем к тебе сойду, Стужу поставлю вокруг, как изгородь. Тридцать три года лежать во льду Будешь, любимый, желанный, избранный!" Падает шар. На полгода - ночь. Умерли спутники. Одиночество. Двигаться надо, молиться, но Спать, только спать бесконечно хочется. "Голову дай на колени мне, Холодом девственности согрейся. Тридцать три года во льду, во сне Ждать из Норвегии будешь крейсера!" Очи устами спешит согреть, Сердце прикрыла белейшим фартуком... Славу свою стережет, Андрэ, Голубоглазая Сольвейг - Арктика.
ЗА
Анне За вечера в подвижнической схиме, За тишину, прильнувшую к крыльцу.., За чистоту. За ласковое имя, За вытканное пальцами твоими Прикосновенье к моему лицу. За скупость слов. За клятвенную тяжесть Их, поднимаемых с глубин души. За щедрость глаз, которые как чаши, Как нежность подносящие ковши.
За слабость рук. За мужество. За мнимость Неотвратимостей отвергнутых. И за Неповторяемую неповторимость Игры без декламаторства и грима С финалом, вдохновенным, как гроза.
Голод
Удушье смрада в памяти не смыл Веселый запах выпавшего снега По улице тянулись две тесьмы, Две колеи: проехала телега. И из нее окоченевших рук, Обглоданных - несъеденными - псами, Тянулись сучья: Мыкался вокруг Мужик с обледенелыми усами. Американец поглядел в упор: У мужика, под латаным тулупом Топорщился и оседал топор Тяжелым обличающим уступом. У черных изб солома снята с крыш, Черта дороги вытянулась в нитку. И девочка, похожая на мышь, Скользнула, пискнув, в черную калитку.
Ночью
Я сегодня молодость оплакал, Спутнику ночному говоря: "Если и становится на якорь Юность, как непрочны якоря У нее: не брать с собой посуду И детей, завернутых в ватин: Молодость уходит отовсюду, Ничего с собой не захватив. Верности насиженному месту, Жалости к нажитому добру - Нет у юных. Глупую невесту Позабудут и слезу утру По утру. И выглянут в окошко. Станция. Решительный гудок. Хобот водокачки. Будка. Кошка. И сигнал прощания - платок. Не тебе! Тебя никто не кличет. Слез тебе вослед - еще не льют: Молодость уходит за добычей, Покидая родину свою!.." Спутник слушал, возражать готовый. Рассветало. Колокол заныл. И китайский ветер непутевый По пустому городу бродил.
До завтра, друг!
"До завтра, друг!" - и без рукопожатья, Одним кивком проститься до утра. Еще живую руку мог пожать я, Еще бы взгляду, слову был бы рад. А нынче - храм. Высокий сумрак. Чтица, Как белый мрамор, серебрится гроб, И в нем, в цветах, мерещится, таится Знакомое лицо, высокий лоб. Ушли друзья, ушли родные. Ясно Луна над темной церковью плывет. "Не ведаем ни дня ее, ни часа", - Бормочет чтица, повторяет свод. Блаженство безмятежного покоя. Ушел - уйдём. К кресту усталых рук Прижался нежный стебелек левкоя: Привет с земли. Прости. До завтра, друг!
Пять рукопожатий
Ты пришел ко мне проститься. Обнял. Заглянул в глаза, сказал: "Пора!" В наше время в возрасте подобном Ехали кадеты в юнкера. Но не в Константиновское, милый, Едешь ты. Великий океан Тысячами простирает мили До лесов Канады, до полян В тех лесах, до города большого, Где - окончен университет! - Потеряем мальчика родного В иностранце двадцати трех лет. Кто осудит? Вологдам и Бийскам Верность сердца стоит ли хранить?.. Даже думать станешь по-английски, По-чужому плакать и любить. Мы - не то! Куда б не выгружала Буря волчью костромскую рать, - Все же нас и Дурову, пожалуй, В англичан не выдрессировать. Пять рукопожатий за неделю, Разлетится столько юных стай!.. :Мы - умрем, а молодняк поделят - Франция, Америка, Китай.
Великим постом
Как говорит внимательный анализ, - За четверть века беженской судьбы (Не без печали и не без борьбы) От многого мы всё же отказались. Но веру нашу свято мы храним, Мы прадедовский бережем обычай И мы потерь не сделали добычей То, что считаем русским и святым. Хотя бы взять начальные недели Вот этого Великого поста: Мы снова у подножия Креста. Постимся мы: говеем, отговели. Чем нам трудней, тем крепче вера в нас. И в этом, думается, наша сила: Как древних предков, нас благословила Твоя рука, Нерукотворный Спас! С какою бы гримасою суровой Грядущий день ни выходил из тьмы, Но русской вере не изменим мы И не забудем языка родного!
В Нижнеудинске
День расцветал и был хрустальным, В снегу скрипел протяжно шаг. Висел над зданием вокзальным Беспомощно нерусский флаг . И помню звенья эшелона, Затихшего, как неживой, Стоял у синего вагона Румяный чешский часовой. И было точно погребальным Охраны хмурое кольцо, Но вдруг, на миг, в стекле зеркальном Мелькнуло строгое лицо. Уста, уже без капли крови, Сурово сжатые уста!.. Глаза, надломленные брови, И между них - Его черта, - Та складка боли, напряженья, В которой роковое есть… Рука сама пришла в движенье, И, проходя, я отдал честь. И этот жест в морозе лютом, В той перламутровой тиши, - Моим последним был салютом, Салютом сердца и души! И он ответил мне наклоном Своей прекрасной головы… И паровоз далеким стоном Кого-то звал из синевы. И было горько мне. И ковко Перед вагоном скрипнул снег: То с наклоненною винтовкой Ко мне шагнул румяный чех. И тормоза прогрохотали, - Лязг приближался, пролетел, Умчали чехи Адмирала В Иркутск - на пытку и расстрел!
Через океан
(фрагмент) Лбом мы прошибали океаны Волн слепящих и слепой тайги: В жребий отщепенства окаянный Заковал нас Рок, а не враги. Мы плечами поднимали подвиг, Только сердце было наш домкрат; Мы не знали, что такое отдых В раззолоченном венце наград. Много нас рассеяно по свету, Отоснившихся уже врагу; Мы - лишь тема, милая поэту, Мы - лишь след на тающем снегу. Победителя, конечно, судят, Только побеждённый не судим, И в грядущем мы одеты будем Ореолом славы золотым. И кричу, строфу восторгом скомкав, Зоркий, злой и цепкий, как репей: - Как торнадо, захлестнёт потомков Дерзкий ветер наших эпопей!
Восстание (главы из поэмы) 4 Клубилось безликим слухом, Росло, обещая месть. Ловило в предместьях ухо За хмурою вестью весть. Предгрозье, давя озоном, Не так ли сердца томит? Безмолвие гарнизона Похоже на динамит. И ждать невозможно было, И нечего было ждать. Кроваво луна всходила Кровавые сны рождать. И был бы тяжёл покоя Тот сон, что давил мертво. Россия просила боя И требовала его! Россия звала к отваге, Звала в орудийный гром, И вот мы скрестили шпаги С кровавым ее врагом. Нас мало, но принят вызов. Нас мало, но мы в бою! Россия, отважный призван Отдать тебе жизнь свою! Толпа, как волна морская, Взметнулась, ворвался шквал… - Обстреливается Тверская! - И первый мертвец упал. И первого залпа фраза, Как челюсти волчьей щёлк, И вздрогнувший город сразу Безлюдной пустыней смолк. 5 Мы - белые. Так впервые Нас крестит московский люд. Отважные и молодые Винтовки сейчас берут. И натиском первым давят Испуганного врага, И вехи победы ставят, И жизнь им недорога. К Никитской, на Сивцев Вражек! Нельзя пересечь Арбат. Вот юнкер стоит на страже, Глаза у него горят. А там, за решеткой сквера, У чахлых осенних лип, Стреляют из револьвера, И голос кричать охрип. А выстрел во тьме - звездою, Из огненно-красных жил, И кравшийся предо мною Винтовку в плечо вложил. И вот мы в бою неравном, Но твёрд наш победный шаг, Ведь всюду бежит бесславно, Везде отступает враг. Боец напрягает нервы, Восторг на лице юнца, Но юнкерские резервы Исчерпаны до конца! - Вперед! Помоги, Создатель! - И снова ружье в руках. Но заперся обыватель, Как крыса, сидит в домах. Мы заняли Кремль, мы - всюду Под влажным покровом тьмы, И всё-таки только чуду Вверяем победу мы. Ведь заперты мы во вражьем Кольце, что замкнуло нас, И с башни кремлёвской - стражам Бьет гулко полночный час. 10 Так наша началась борьба - Налетом, вылазкою смелой, Но воспротивилась судьба Осуществленью цели белой! Ах, что "судьба", "безликий рок", "Потусторонние веленья", - Был органический порок В безвольном нашем окруженьи! Отважной горсти юнкеров Ты не помог, огромный город, - Из запертых своих домов, Из-за окон в тяжёлых шторах - Ты лишь исхода ждал борьбы И каменел в поту от страха, И вырвала из рук судьбы Победу красная папаха. Всего мгновение, момент Упущен был, упал со стоном, И тащится интеллигент К совдепу с просьбой и поклоном. Службишка, хлебец, керосин, Крупу какую-то для детской - Так выю тянет гражданин Под яростный ярем советский. А те, кто выдержали брань, - В своём изодранном мундире Спешат на Дон и на Кубань И начинают бой в Сибири. И до сих пор они в строю, И потому - надеждам скоро сбыться: Тебя добудем мы в бою, Первопрестольная столица!
|
|
Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева) |
