|
Поэзия Белого Движения |
|
Арсений Несмелов
СКАЧАТЬ СБОРНИК А. НЕСМЕЛОВА Стихи (Владивосток. 1921.) Уступы (Владивосток. 1924.) Кровавый отблеск (Харбин. 1928.) Без России (Харбин. 1931.) Полустанок (Харбин. 1938.) Белая флотилия (Харбин. 1942.)
В СОЧЕЛЬНИК
Нынче ветер с востока на запад, И по мерзлой маньчжурской земле Начинает поземка, царапать И бежит, исчезая во мгле.
С этим ветром, холодным и колким, Что в окно начинает стучать,- К зауральским серебряным елкам Хорошо бы сегодня умчать.
Над российским простором промчаться, Рассекая метельную высь, Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском, Над родною Москвой пронестись.
И в рождественский вечер послушать Трепетание сердца страны, Заглянуть в непокорную душу, В роковые ее глубины.
Родников ее недруг не выскреб: Не в глуши ли болот и лесов Загораются первые искры Затаенных до сроков скитов,
Как в татарщину, в годы глухие, Как в те темные годы, когда В дыме битв зачиналась Россия, Собирала свои города.
Нелюдима она, невидима. Темный бор замыкает кольцо. Закрывает бесстрастная схима Молодое, худое лицо.
Но и ныне, как прежде, когда-то, Не осилить Россию беде. И запавшие очи подняты К золотой Вифлеемской звезде.
КАСЬЯН И МИКОЛА
Призвал Господь к престолу В чертогах голубых Касьяна и Миколу, Угодников своих.
Спеша на Божий вызов, Дороден и румян, В блистающие ризы Украсился Касьян.
Пришел и очи - долу. Потом заговорил: -"Почто, Творец, Миколу Ты столько возлюбил?..
Я с просьбишкою ныне К стопам Твоим гряду: Он дважды именинник, А я лишь раз в году.
За что такие ласки,- Ответить пожелай". ...Подходит в старой ряске Святитель Николай.
И с отческой усмешкой Спросил его Благой: -"Ты почему замешкал, Угодник дорогой?
Какое Божье дело Ты на земле творил?" Взглянул святой несмело И так заговорил:
-"Архангел кликал звонко, Услышал я, иду, Да русский мужичонка, Гляжу, попал в беду.
Дрова он воеводе Спешил доставить в срок Да на трясце-болоте И увязил возок.
И мужичонка серый, Российский человек, Ко мне с великой верой В мольбе своей прибег.
Я что ж... из топи тряской Я вызволил возца. Прости уж, что на ряске Землица и грязца.
Твоя велика милость,- Помедлил я приказ..." Но звездно покатилась Слеза из Божьих глаз.
С тишайшей лаской голос Сказал с престола сил: "Ты вот как мне, Микола, Поступком угодил.
Ты с Арием был строгий, Но ласков с мужичком,- Отри ж, святитель, ноги Хоть этим облачком...
Тебе ж,- с прискорбьем очи Повел к Касьяну Бог,- Не сделаю короче Твой именинный срок.
Спесив, как воевода, Ты сердцем не смирен!.." И раз в четыре года Стал именинник он.
ТИХВИН
Городок уездный, сытый, сонный, С тихою рекой, с монастырем,- Почему же с горечью бездонной Я сегодня думаю о нем?
Домики с крылечками, калитки. Девушки с парнями в картузах. Золотые облачные свитки, Голубые тени на снегах.
Иль разбойный посвист ночи вьюжной, Голос ветра, шалый и лихой, И чуть слышно загудит поддужный Бубенец на улице глухой.
Домики подслеповато щурят Узких окон желтые глаза, И рыдает снеговая буря. И пылает белая гроза.
Чье лицо к стеклу сейчас прижато, Кто глядит в оттаянный глазок? А сугробы, точно медвежата, Все подкатываются под возок.
Или летом чары белой ночи. Сонный садик, старое крыльцо, Милой покоряющие очи И уже покорное лицо.
Две зари сошлись на небе бледном, Тает, тает призрачная тень, И уж снова колоколом медным Пробужден новорожденный день.
В зеркале реки завороженной Монастырь старинный отражен... Почему же, городок мой сонный, Я воспоминаньем уязвлен?
Потому что чудища из стали Поползли по улицам не зря, Потому что ветхие упали Стены старого монастыря.
И осталось только пепелище, И река из древнего русла, Зверем, поднятым из логовища, В Ладожское озеро ушла.
Тихвинская Божья Матерь горько Плачет на развалинах одна. Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька, И вокруг могильна тишина.
ЦАРЕУБИЙЦЫ
Мы теперь панихиды правим, С пышной щедростью ладон жжем, Рядом с образом лики ставим, На поминки Царя идем. Бережем мы к убийцам злобу, Чтобы собственный грех загас, Но заслали Царя в трущобу Не при всех ли, увы, при нас? Сколько было убийц? Двенадцать, Восемнадцать иль тридцать пять? Как же это могло так статься, - Государя не отстоять? Только горсточка этот ворог, Как пыльцу бы его смело: Верноподданными - сто сорок Миллионов себя звало. Много лжи в нашем плаче позднем, Лицемернейшей болтовни, Не за всех ли отраву возлил Некий яд, отравлявший дни И один ли, одно ли имя, Жертва страшных нетопырей? Нет, давно мы ночами злыми Убивали своих Царей. И над всеми легло проклятье, Всем нам давит тревога грудь: Замыкаешь ли, дом Ипатьев, Некий давний кровавый путь!
СКАЗКА
Я шел по трущобе, где ходи Воняли бобами, и глядь - Из всхлипнувшей двери выходит Шатаясь притонная блядь. И слышу ( не грезит ли ухо Отравленно стрелами дня?), Как женщина тускло и глухо Гнусила строку из меня. И понял восторженно-просто, Что все, что сковалось в стихе, Кривилось горящей берестой И в этом гнезде спирохет.
БАНДИТ
Когда пришли, он выпрыгнул в окно. И вот судьба в растрепанный блокнот Кровавых подвигов - внесла еще удачу.
Переодевшись и обрив усы, Мазнув у глаз две темных полосы, Он выехал к любовнице на дачу.
Там сосчитал он деньги и патроны, - Над дачей каркали осенние вороны, - И вычистил заржавленный Воблей.
Потом зевнул, задумавшись устало, И женщине, напудренной и вялой, Толкнул стакан и приказал - Налей.
Когда же ночью застучали в двери, - Согнувшись и вися на револьвере, Он ждал шести и для себя - седьмой.
Оскаленный, он хмуро тверд был в этом, И вот стрелял в окно по силуэтам, Весь в белом, лунной обведен каймой.
Когда ж граната прыгнула в стекло И черным дымом все заволокло, И он упал от грохота и блеска, -
Прижались лица бледные к стеклу, И женщина визжала на полу, И факелом горела занавеска.
БАЛЛАДА О ДАУРСКОМ БАРОНЕ
К оврагу, где травы рыжели от крови, где смерть опрокинула трупы на склон, папаху надвинув на самые брови, на черном коне подъезжает барон.
Он спустится шагом к изрубленным трупам, и смотрит им в лица, склоняясь с седла, - и прядает конь, оседающий крупом, и в пене испуга его удила.
И яростью, бредом ее истомяся, кавказский клинок, - он уже обнажен, - в гниющее красноармейское мясо, - повиснув к земле, погружает барон.
Скакун обезумел, не слушает шпор он, выносит на гребень, весь в лунном огне, - испуганный шумом, проснувшийся ворон закаркает хрипло на черной сосне.
И каркает ворон, и слушает всадник, и льдисто светлеет худое лицо. Чем возгласы птицы звучат безотрадней, тем, сжавшее сердце, слабеет кольцо.
Глаза засветились. В тревожном их блеске - две крошечных искры. два тонких луча... Но нынче, вернувшись из страшной поездки, барон приказал: Позовите врача!
И лекарю, мутной тоскою оборон, ( шаги и бряцание шпор в тишине), отрывисто бросил: Хворает мой ворон: увидев меня, не закаркал он мне!
Ты будешь лечить его, если ж последней отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!.. Врач вышел безмолвно, и тут же в передней, руками развел и покончил с собой.
А в полдень, в кровавом Особом Отделе, барону, - в сторонку дохнув перегар - сказали: Вот эти... Они засиделись: Она - партизанка, а он - комиссар.
И медленно, в шепот тревожных известий, - они напряженными стали опять, - им брошено: на ночь сведите их вместе, а ночью - под вороном - расстрелять!
И утром начштаба барону прохаркал о ночи и смерти казненных двоих... А ворон их видел? А ворон закаркал? - барон перебил... И полковник затих.
Случилось несчастье! - он выдавил ( дабы удар отклонить - сокрушительный вздох), - с испугу ли, - все-таки крикнула баба, - иль гнили объевшись, но... ворон издох!
Каналья! Ты сдохнешь, а ворон мой - умер! Он, каркая, славил удел палача!... От гнева и ужаса обезумев, хватаясь за шашку, барон закричал:
Он был моим другом. В кровавой неволе другого найти я уже не смогу! - и, весь содрогаясь от гнева и боли, он отдал приказ отступать на Ургу.
Стенали степные поджарые волки, шептались пески, умирал небосклон... Как идол, сидел на косматой монголке, монголом одет, сумасшедший барон.
И шорохам ночи бессоной внимая, он призраку гибели выплюнул: Прочь! И каркала вороном - глухонемая, упавшая сзади, даурская ночь.
-----------------------
Я слышал: В монгольских унылых улусах, ребенка качая при дымном огне, раскосая женщина в кольцах и бусах поет о бароне на черном коне...
И будто бы в дни, когда в яростной злобе шевелится буря в горячем песке, - огромный, он мчит над пустынею Гоби, и ворон сидит у него на плече.
БРОНЕВИК (отрывок)
У розового здания депо С подпалинами копоти и грязи, За самой дальней рельсовой тропой, Куда и сцепщик с фонарем не лазит, - Ободранный и загнанный в тупик, Ржавеет Каппель, белый броневик.
Вдали перекликаются свистки Локомотивов… Лязгают форкопы. Кричат китайцы… И совсем близки Веселой жизни путаные тропы; Но жизнь невозвратимо далека От пушек ржавого броневика.
Они глядят из узких амбразур Железных башен - безнадежным взглядом, По корпусу углярок, чуть внизу, Сереет надпись: Мы - до Петрограда! Но явственно стирает непогода Надежды восемнадцатого года.
Тайфуны с Гоби шевелят пески, О сталь щитов звенят, звенят песчинки… И от бойниц протянуты мыски Песка на опрожненные цинки; Их исковеркал неудачный бой С восставшими рабочими, с судьбой.
|
|
Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева) |
