Поэзия Белого Движения

Максимилиан Волошин

1/2/3/4/

 

РУСЬ ГУЛЯЩАЯ

В деревнях погорелых и страшных,

Где толчется шатущий народ,

Шлендит пьяная в лохмах кумашных

Да бесстыжие песни орет.

Сквернословит, скликает напасти,

Пляшет голая -- кто ей заказ?

Кажет людям срамные части,

Непотребства творит напоказ.

А проспавшись, бьется в подклетьях,

Да ревет, завернувшись в платок,

О каких-то расстрелянных детях,

О младенцах, засоленных впрок.

А не то разинет глазища

Да вопьется, вцепившись рукой:

"Не оставь меня смрадной и нищей,

Опозоренной и хмельной.

Покручинься моею обидой,

Погорюй по моим мертвецам,

Не продай басурманам, не выдай

На потеху лихим молодцам...

Вся-то жизнь в теремах под засовом..

Уж натешились вы надо мной...

Припаскудили пакостным словом,

Припоганили кличкой срамной".

Разве можно такую оставить,

Отчураться, избыть, позабыть?

Ни молитвой ее не проплавить,

Ни любовью не растопить...

Расступись же, кровавая бездна!

Чтоб во всей полноте бытия

Всенародно, всемирно, всезвездно

Просияла правда твоя!

5 января 1923

Коктебель

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Благословенье мое, как гром!

Любовь безжалостна и жжет огнем.

Я в милосердии неумолим:

Молитвы человеческие -- дым.

Из избранных тебя избрал я, Русь!

И не помилую, не отступлюсь.

Бичами пламени, клещами мук

Не оскудеет щедрость этих рук.

Леса, увалы, степи и вдали

Пустыни тундр -- шестую часть земли

От Индии до Ледовитых вод

Я дал тебе и твой умножил род.

Чтоб на распутьях сказочных дорог

Ты сторожила запад и восток.

И вот, вся низменность земного дна

Тобой, как чаша, до края полна.

Ты благословлена на подвиг твой

Татарским игом, скаредной Москвой,

Петровской дыбой, бредами калек,

Хлыстов, скопцов -- одиннадцатый век.

Распластанною голой на земле,

То вздернутой на виску, то в петле, --

Тебя живьем свежуют палачи --

Радетели, целители, врачи.

И каждый твой порыв, твой каждый стон

Отмечен Мной и понят и зачтен.

Твои молитвы в сердце я храню:

Попросишь мира -- дам тебе резню.

Спокойствия? -- Девятый взмою вал.

Разрушишь тюрьмы? -- Вырою подвал.

Раздашь богатства? -- Станешь всех бедней,

Ожидовеешь в жадности своей!

На подвиг встанешь жертвенной любви?

Очнешься пьяной по плечи в крови.

Замыслишь единенье всех людей?

Заставлю есть зарезанных детей!

Ты взыскана судьбою до конца:

Безумием заквасил я сердца

И сделал осязаемым твой бред.

Ты -- лучшая! Пощады лучшим нет.

В едином горне за единый раз

Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз,

А из тебя, сожженный Мной народ,

Я ныне новый выплавляю род!

23 февраля 1923

Коктебель

НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА

В ЭПОХУ БЕГСТВА ФРАНЦУЗОВ ИЗ ОДЕССЫ

Кто ты, Россия? Мираж? Наважденье?

                           Была ли ты? есть? или нет?

Омут... стремнина... головокруженье...

                           Бездна... безумие... бред...

Всё неразумно, необычайно:

                           Взмахи побед и разрух...

Мысль замирает пред вещею тайной

                           И ужасается дух.

Каждый, коснувшийся дерзкой рукою, --

                           Молнией поражен:

Карл под Полтавой, ужален Москвою

                           Падает Наполеон.

Помню квадратные спины и плечи

                           Грузных германских солдат --

Год... и в Германии русское вече:

                           Красные флаги кипят.

Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,

                           В русскую водоверть!

Не прикасайся до наших пожарищ!

                           Прикосновение -- смерть.

Реки вздувают безмерные воды,

                           Стонет в равнинах метель:

Бродит в точиле, качает народы

                           Русской разымчивой хмель.

Мы -- зараженные совестью: в каждом

                           Стеньке -- святой Серафим,

Отданный тем же похмельям и жаждам,

                           Тою же волей томим.

Мы погибаем, не умирая,

                           Дух обнажаем до дна.

Дивное диво -- горит, не сгорая,

                           Неопалимая Купина!

28 мая 1919

Коктебель

V. Л И Ч И Н Ы

КРАСНОГВАРДЕЕЦ

(1917)

Скакать на красном параде

С кокардой на голове

В расплавленном Петрограде,

В революционной Москве.

В бреду и в хмельном азарте

Отдаться лихой игре,

Стоять за Родзянку в марте,

За большевиков в октябре.

Толпиться по коридорам

Таврического дворца,

Не видя буржуйным спорам

Ни выхода, ни конца.

Оборотиться к собранью,

Рукою поправить ус,

Хлестнуть площадною бранью,

На ухо заломив картуз.

И, показавшись толковым, --

Ввиду особых заслуг

Быть посланным с Муравьевым

Для пропаганды на юг.

Идти запущенным садом.

Щупать замок штыком.

Высаживать дверь прикладом.

Толпою врываться в дом.

У бочек выломав днища,

В подвал выпускать вино,

Потом подпалить горище

Да выбить плечом окно.

В Раздельной, под Красным Рогом

Громить поместья и прочь

В степях по грязным дорогам

Скакать в осеннюю ночь.

Забравши весь хлеб, о "свободах"

Размазывать мужикам.

Искать лошадей в комодах

Да пушек по коробкам.

Палить из пулеметов:

Кто? С кем? Да не всё ль равно?

Петлюра, Григорьев, Котов,

Таранов или Махно...

Слоняться буйной оравой.

Стать всем своим невтерпеж.

И умереть под канавой

Расстрелянным за грабеж.

16 июня 1919

Коктебель

МАТРОС

(1918)

Широколиц, скуласт, угрюм,

Голос осиплый, тяжкодум,

В кармане -- браунинг и напилок,

Взгляд мутный, злой, как у дворняг,

Фуражка с лентою "Варяг",

Сдвинутая на затылок.

Татуированный дракон

Под синей форменной рубашкой,

Браслеты, в перстне кабошон,

И красный бант с алмазной пряжкой.

При Керенском, как прочий флот,

Он был правительству оплот,

И Баткин был его оратор,

Его герой -- Колчак. Когда ж

Весь черноморский экипаж

Сорвал приезжий агитатор,

Он стал большевиком, и сам

На мушку брал да ставил к стенке,

Топил, устраивал застенки,

Ходил к кавказским берегам

С "Пронзительным" и с "Фидониси",

Ругал царя, грозил Алисе;

Входя на миноноске в порт,

Кидал небрежно через борт:

"Ну как? Буржуи ваши живы?"

Устроить был всегда непрочь

Варфоломеевскую ночь,

Громил дома, ища поживы,

Грабил награбленное, пил,

Швыряя керенки без счета,

И вместе с Саблиным топил

Последние остатки флота.

Так целый год прошел в бреду.

Теперь, вернувшись в Севастополь,

Он носит красную звезду

И, глядя вдаль на пыльный тополь,

На Инкерманский известняк,

На мертвый флот, на красный флаг,

На илистые водоросли

Судов, лежащих на боку,

Угрюмо цедит земляку:

"Возьмем Париж... весь мир... а после

Передадимся Колчаку".

14 июня 1919

Коктебель

БОЛЬШЕВИК

(1918)

Памяти Барсова

Зверь зверем. С крученкой во рту.

За поясом два пистолета.

Был председателем "Совета",

А раньше грузчиком в порту.

Когда матросы предлагали

Устроить к завтрашнему дню

Буржуев общую резню

И в город пушки направляли, --

Всем обращавшимся к нему

Он заявлял спокойно волю:

-- "Буржуй здесь мой, и никому

Чужим их резать не позволю".

Гроза прошла на этот раз:

В нем было чувство человечье --

Как стадо он буржуев пас:

Хранил, но стриг руно овечье.

Когда же вражеская рать

Сдавила юг в германских кольцах,

Он убежал. Потом опять

Вернулся в Крым при добровольцах.

Был арестован. Целый год

Сидел в тюрьме без обвиненья

И наскоро "внесен в расход"

За два часа до отступленья.

25 августа 1919

Коктебель

ФЕОДОСИЯ

(1918)

Сей древний град -- богоспасаем

(Ему же имя "Богом дан") --

В те дни был социальным раем.

Из дальних черноморских стран

Солдаты навезли товару

И бойко продавали тут

Орехи -- сто рублей за пуд,

Турчанок -- пятьдесят за пару --

На том же рынке, где рабов

Славянских продавал татарин.

Наш мир культурой не состарен,

И торг рабами вечно нов.

Хмельные от лихой свободы

В те дни спасались здесь народы:

Затравленные пароходы

Врывались в порт, тушили свет,

Толкались в пристань, швартовались,

Спускали сходни, разгружались

И шли захватывать "Совет".

Мелькали бурки и халаты,

И пулеметы и штыки,

Румынские большевики

И трапезундские солдаты,

"Семерки", "Тройки", "Румчерод",

И "Центрослух", и "Центрофлот",

Толпы одесских анархистов,

И анархистов-коммунистов,

И анархистов-террористов:

Специалистов из громил.

В те дни понятья так смешались,

Что Господа буржуй молил,

Чтобы у власти продержались

Остатки болыпевицких сил.

В те дни пришел сюда посольством

Турецкий крейсер, и Совет

С широким русским хлебосольством

Дал политический банкет.

Сменял оратора оратор.

Красноречивый агитатор

Приветствовал, как брата брат,

Турецкий пролетариат,

И каждый с пафосом трибуна

Свой тост эффектно заключал:

-- "Итак: да здравствует Коммуна

И Третий Интернационал!"

Оратор клал на стол окурок...

Тогда вставал почтенный турок --

В мундире, в феске, в орденах --

И отвечал в таких словах:

-- "Я вижу... слышу... помнить стану...

И обо всем, что видел, -- сам

С отменным чувством передам

Его Величеству -- Султану".

24 августа 1919

Коктебель

БУРЖУЙ

(1919)

Буржуя не было, но в нем была потребность:

Для революции необходим капиталист,

Чтоб одолеть его во имя пролетариата.

Его слепили наскоро: из лавочников, из купцов,

Помещиков, кадет и акушерок.

Его смешали с кровью офицеров,

Прожгли, сплавили в застенках Чрезвычаек,

Гражданская война дохнула в его уста...

Тогда он сам поверил в свое существованье

И начал быть.

Но бытие его сомнительно и призрачно,

Душа же негативна.

Из человечьих чувств ему доступны три:

Страх, жадность, ненависть.

Он воплощался на бегу

Меж Киевом, Одессой и Ростовом.

Сюда бежал он под защиту добровольцев,

Чья армия возникла лишь затем,

Чтоб защищать его.

Он ускользнул от всех ее наборов --

Зато стал сам героем, как они.

Из всех военных качеств он усвоил

Себе одно: спасаться от врагов.

И сделался жесток и беспощаден.

Он не может без гнева видеть

Предателей, что не бежали за границу

И, чтоб спасти какие-то лоскутья

Погибшей родины,

Пошли к большевикам на службу:

"Тем хуже, что они предотвращали

Убийства и спасали ценности культуры:

Они им помешали себя ославить до конца,

И жаль, что их самих еще не расстреляли".

Так мыслит каждый сознательный буржуй.

А те из них, что любят русское искусство,

Прибавляют, что, взяв Москву, они повесят сами

Максима Горького

И расстреляют Блока.

17 августа 1919

Коктебель

СПЕКУЛЯНТ

(1919)

Кишмя кишеть в кафе у Робина,

Шнырять в Ростове, шмыгать по Одессе,

Кипеть на всех путях, вползать сквозь все затворы,

Менять все облики,

Все масти, все оттенки,

Быть торговцем, попом и офицером,

То русским, то германцем, то евреем,

При всех режимах быть неистребимым,

Всепроникающим, всеядным, вездесущим,

Жонглировать то совестью, то ситцем,

То спичками, то родиной, то мылом,

Творить известья, зажигать пожары,

Бунты и паники; одним прикосновеньем

Удорожать в четыре, в сорок, во сто,

Пускать под небо цены, как ракеты,

Сделать в три дня неуловимым,

Неосязаемым тучнейший урожай,

Владеть всей властью магии:

Играть на бирже

Землей и воздухом, водою и огнем;

Осуществить мечту о превращеньи

Веществ, страстей, программ, событий, слухов

В золото, а золото -- в бумажки,

И замести страну их пестрою метелью,

Рождать из тучи град золотых монет,

Россию превратить в быка,

Везущего Европу по Босфору,

Осуществить воочью

Все россказни былых метаморфоз,

Все таинства божественных мистерий,

Пресуществлять за трапезой вино и хлеб

Мильонами пудов и тысячами бочек --

В озера крови, в груды смрадной плоти,

В два года распродать империю,

Замызгать, заплевать, загадить, опозорить,

Кишеть, как червь, в ее разверстом теле,

И расползтись, оставив в поле кости

Сухие, мертвые, ошмыганные ветром.

16 августа 1919

Коктебель

VI. У С О Б И Ц А

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

Одни восстали из подполий,

Из ссылок, фабрик, рудников,

Отравленные темной волей

И горьким дымом городов.

Другие -- из рядов военных,

Дворянских разоренных гнезд,

Где проводили на погост

Отцов и братьев убиенных.

В одних доселе не потух

Хмель незапамятных пожаров,

И жив степной, разгульный дух

И Разиных, и Кудеяров.

В других -- лишенных всех корней --

Тлетворный дух столицы Невской:

Толстой и Чехов, Достоевский --

Надрыв и смута наших дней.

Одни возносят на плакатах

Свой бред о буржуазном зле,

О светлых пролетариатах,

Мещанском рае на земле...

В других весь цвет, вся гниль империй,

Всё золото, весь тлен идей,

Блеск всех великих фетишей

И всех научных суеверий.

Одни идут освобождать

Москву и вновь сковать Россию,

Другие, разнуздав стихию,

Хотят весь мир пересоздать.

В тех и в других война вдохнула

Гнев, жадность, мрачный хмель разгула,

А вслед героям и вождям

Крадется хищник стаей жадной,

Чтоб мощь России неоглядной

Pазмыкать и продать врагам:

Cгноить ее пшеницы груды,

Ее бесчестить небеса,

Пожрать богатства, сжечь леса

И высосать моря и руды.

И не смолкает грохот битв

По всем просторам южной степи

Средь золотых великолепий

Конями вытоптанных жнитв.

И там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

"Кто не за нас -- тот против нас.

Нет безразличных: правда с нами".

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других.

21 ноября 1919

Коктебель

ПЛАВАНЬЕ

(ОДЕССА--АК-МЕЧЕТЬ. 10--15 МАЯ)

    Поcв. Т. Цемах

Мы пятый день плывем, не опуская

Поднятых парусов,

Ночуя в устьях рек, в лиманах, в лукоморьях,

Где полная луна цветет по вечерам.

Днем ветер гонит нас вдоль плоских,

Пустынных отмелей, кипящих белой пеной.

С кормы возвышенной, держась за руль резной,

Я вижу,

Как пляшет палуба,

Как влажною парчою

Сверкают груды вод, а дальше

Сквозь переплет снастей -- пустынный окоем.

Плеск срезанной волны,

Тугие скрипы мачты,

Журчанье под кормой

И неподвижный парус...

А сзади -- город,

Весь в красном исступленьи

Расплесканных знамен,

Весь воспаленный гневами и страхом,

Ознобом слухов, дрожью ожиданий,

Томимый голодом, поветриями, кровью,

Где поздняя весна скользит украдкой

В прозрачном кружеве акаций и цветов.

А здесь безветрие, безмолвие, бездонность...

И небо и вода -- две створы

Одной жемчужницы.

В лучистых паутинах застыло солнце.

Корабль повис в пространствах облачных,

В сиянии притупленном и дымном.

Вон виден берег твоей земли --

Иссушенной, полынной, каменистой,

Усталой быть распутьем народов и племен.

Тебя свидетелем безумий их поставлю

И проведу тропою лезвийной

Сквозь пламена войны

Братоубийственной, напрасной, безысходной,

Чтоб ты пронес в себе великое молчанье

Закатного, мерцающего моря.

12 июня 1919

Коктебель

БЕГСТВО

   Поcв. матросам М., В., Б.

Кто верит в жизнь, тот верит чуду

И счастье сам в себе несет...

Товарищи, я не забуду

Наш черноморский переход!

Одесский порт, баркасы, боты,

Фелюк пузатые борта,

Снастей живая теснота:

Канаты, мачты, стеньги, шкоты...

Раскраску пестрых их боков,

Линялых, выеденных солью

И солнцем выжженных тонов,

Привыкших к водному раздолью.

Якорь, опертый на бизань, --

Бурый, с клешнями, как у раков,

Покинутая Березань,

Полуразрушенный Очаков.

Уж видно Тендрову косу

И скрылись черни рощ Кинбурна...

Крепчает ветер, дышит бурно

И треплет кливер на носу.

То было в дни, когда над морем

Господствовал французский флот

И к Крыму из Одессы ход

Для мореходов был затворен.

К нам миноносец подбегал,

Опрашивал, смотрел бумагу...

Я -- буржуа изображал,

А вы -- рыбацкую ватагу.

Когда нас быстрый пулемет

Хлестнул в заливе Ак-Мечети,

Как помню я минуты эти

И вашей ругани полет!

Потом поместья Воронцовых

И ночью резвый бег коней

Среди гниющих Сивашей,

В снегах равнин солончаковых.

Мел белых хижин под луной,

Над дальним морем блеск волшебный,

Степных угодий запах хлебный --

Коровий, влажный и парной.

И русые при первом свете

Поля... И на краю полей

Евпаторийские мечети

И мачты пленных кораблей.

17 июня 1919

Коктебель

СЕВЕРОВОСТОК

(1920)

"Да будет Благословен приход твой, Бич Бога, которому

я служу, и не мне останавливать тебя".

 Слова св. Лу, архиепископа Турского, обращенные к Атилле

Расплясались, разгулялись бесы

По России вдоль и поперек.

Рвет и крутит снежные завесы

Выстуженный северовосток.

Ветер обнаженных плоскогорий,

Ветер тундр, полесий и поморий,

Черный ветер ледяных равнин,

Ветер смут, побоищ и погромов,

Медных зорь, багровых окоемов,

Красных туч и пламенных годин.

Этот ветер был нам верным другом

На распутьях всех лихих дорог:

Сотни лет мы шли навстречу вьюгам

С юга вдаль -- на северо-восток.

Войте, вейте, снежные стихии,

Заметая древние гроба:

В этом ветре вся судьба России --

Страшная безумная судьба.

В этом ветре гнет веков свинцовых:

Русь Малют, Иванов, Годуновых,

Хищников, опричников, стрельцов,

Свежевателей живого мяса,

Чертогона, вихря, свистопляса:

Быль царей и явь большевиков.

Что менялось? Знаки и возглавья.

Тот же ураган на всех путях:

В комиссарах -- дурь самодержавья,

Взрывы революции в царях.

Вздеть на виску, выбить из подклетья,

И швырнуть вперед через столетья

Вопреки законам естества --

Тот же хмель и та же трын-трава.

Ныне ль, даве ль -- всё одно и то же:

Волчьи морды, машкеры и рожи,

Спертый дух и одичалый мозг,

Сыск и кухня Тайных Канцелярий,

Пьяный гик осатанелых тварей,

Жгучий свист шпицрутенов и розг,

Дикий сон военных поселений,

Фаланстер, парадов и равнений,

Павлов, Аракчеевых, Петров,

Жутких Гатчин, страшных Петербургов,

Замыслы неистовых хирургов

И размах заплечных мастеров.

Сотни лет тупых и зверских пыток,

И еще не весь развернут свиток

И не замкнут список палачей,

Бред Разведок, ужас Чрезвычаек --

Ни Москва, ни Астрахань, ни Яик

Не видали времени горчей.

Бей в лицо и режь нам грудь ножами,

Жги войной, усобьем, мятежами --

Сотни лет навстречу всем ветрам

Мы идем по ледяным пустыням --

Не дойдем и в снежной вьюге сгинем

Иль найдем поруганный наш храм, --

Нам ли весить замысел Господний?

Всё поймем, всё вынесем, любя, --

Жгучий ветр полярной преисподней,

Божий Бич! приветствую тебя.

31 июля 1920

Коктебель

БОЙНЯ

(ФЕОДОСИЯ, ДЕКАБРЬ 192O)

Отчего, встречаясь, бледнеют люди

И не смеют друг другу глядеть в глаза?

Отчего у девушек в белых повязках

Восковые лица и круги у глаз?

Отчего под вечер пустеет город?

Для кого солдаты оцепляют путь?

Зачем с таким лязгом распахивают ворота?

Сегодня сколько? полтораста? сто?

Куда их гонят вдоль черных улиц,

Ослепших окон, глухих дверей?

Как рвет и крутит восточный ветер,

И жжет, и режет, и бьет плетьми!

Отчего за Чумной, по дороге к свалкам

Брошен скомканный кружевной платок?

Зачем уронен клочок бумаги?

Перчатка, нательный крестик, чулок?

Чье имя написано карандашом на камне?

Что нацарапано гвоздем на стене?

Чей голос грубо оборвал команду?

Почему так сразу стихли шаги?

Что хлестнуло во мраке так резко и четко?

Что делали торопливо и молча потом?

Зачем, уходя, затянули песню?

Кто стонал так долго, а после стих?

Чье ухо вслушивалось в шорохи ночи?

Кто бежал, оставляя кровавый след?

Кто стучался и бился в ворота и ставни?

Раскрылась ли чья-нибудь дверь перед ним?

Отчего пред рассветом к исходу ночи

Причитает ветер за Карантином:

-- "Носят ведрами спелые грозды,

Валят ягоды в глубокий ров.

Аx, не грозды носят -- юношей гонят

К черному точилу, давят вино,

Пулеметом дробят их кости и кольем

Протыкают яму до самого дна.

Уж до края полно давило кровью,

Зачервленели терновник и полынь кругом.

Прохватит морозом свежие грозды,

Зажелтеет плоть, заиндевеют волоса".

Кто у часовни Ильи-Пророка

На рассвете плачет, закрывая лицо?

Кого отгоняют прикладами солдаты:

-- "Не реви -- собакам собачья смерть!"

А она не уходит, а всё плачет и плачет

И отвечает солдату, глядя в глаза:

-- "Разве я плачу о тех, кто умер?

Плачу о тех, кому долго жить..."

18 июня 1921

Коктебель

21 мая 1921

Симферополь

 

 

1/2/3/4/

Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева)

Гостевая

МУЗЫКА

ССЫЛКИ

ГЛАВНАЯ

ПОЭЗИЯ

ПОЭТЫ

ГЛАВНАЯ