|
Евгений ДАНИЛОВ
Последние сроки От автора В пору развенчания в сознании общества самых разных исторических мифов, один пока еще не поко¬леблен, в официальной историографии, во всяком слу¬чае. Это миф о необходимости и благодетельности уничтожения царской семьи; бессмысленность этого подлого убийства ясна, безусловно, любому нормаль¬ному человеку. Однако, много ли таких в нашем безум¬ном мире? Давно хотелось мне назвать подлое убийство без суда и следствия подлым убийством. Впрочем, о каком суде может идти речь примени¬тельно к больному ребенку, пяти женщинам и четырем слугам, вся вина которых состояла в том лишь, что они не пожелали оставить своего Государя и Его Семью в трагический для Родины час. Спустя девять лет после трагедии в подвале Ипать¬евского дома один из властительных палачей получил заслуженную им пулю, кое-кто сгинул в круговерти сталинского террора чуть позже, а некоторые благопо¬лучно дожили до старости и до персональной пенсии. Давно зрело в моем сердце желание бросить в лицо палачам и их приспешникам свой «железный стих»... Вещь, написанная на высокой ноте, почти на крике, за редким исключением, не приемлет двусмысленности и второго дна. Возможно, кто-то усмотрит в этом об¬стоятельстве недостаток поэмы. Есть, однако же, темы, противоположные всякой двусмысленности и растеканию мысью по древу. Убийство Государя и Августейшей Семьи несет на себе оттенок мистический и бесовский; оно повлияло на весь дальнейший путь России. Это убийство открыло одну из самых трагических страниц в истории нашего государства, растянувшую¬ся на годы и десятилетия террора и преступлений, ге¬ноцида против собственного народа. Пока наше общество не осознает весь трагизм, за¬ключенный в гибели этих одиннадцати человек, нельзя успокаиваться и складывать оружие. Пусть России, двигавшейся эволюционным путем к стабильности и процветанию, увязнув в крови невин¬ных жертв (только ли этих, спросим мы?), замедлился и исказился. Господь отошел от сынов своих, и тема богоостав-ленности — прямо или косвенно — стала доминирую¬щей в русской литературе. Солдаты Железняка, растоптавшие в январе 1918 года кованым сапогом нарождающуюся рус¬скую демократию, не подозревали, что готовят тем самым и свою погибель. Пренебрежение демократией никому не сходит с рук. Маховик террора, раскрутившись на полную мощ¬ность, не мог не уничтожить и своих создателей. Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, смерчем пройдя над русской землей, не очистил об¬щественную атмосферу, но лишь более сгустил ее. Россия обратилась в полигон для Хама и Антихрис¬та. Историческая вина большей части народа должна была получить заслуженную кару.
Вполне сбылось пророчество Хомякова о том, что народ, так же как и каждый человек, наказывается своими же грехами. Что следует нам делать в нашем трудном, почти безнадежном положении, чтобы найти себе прощение у Господа — тогда, когда даже Ему прощать трудно? Средь многих мер, первейшая: осознать преступ¬ность того преступного и бесовского пути, по коему пошел народ (своей ли волею или подчиняясь наси¬лию) и, осознав это, покаяться и вернуться к началам и Заповедям Христовым. Мне бы хотелось, чтобы в возводимом здании этого осознания и покаяния, лег хотя бы малым камнем и сей скромный труд.
Государь Император сегодня расстрелян... Из песни Согласно показаниям очевидцев и участников каз¬ни, Государя Императора и Августейшую Семью, в ночь с 16 на 17 июля 1918 г., расстреляв в подвале ипатьевского дома в Екатеринбурге, еще докалывали штыками.
Какие прекрасные лица, И как безнадежно бледны. Наследник, императрица, Четыре великих княжны. Георгий Иванов
1. Ольга, Мария, Анастасия, Татьяна и отрок, божий раб Алексей... Нет, не посмеет забыть Россия Подло убитых своих детей! Чтоб шума не делать, кололи штыками, Потом бросали в огонь тела... Надо было не сердце иметь, а камень. И душу выжечь в себе дотла. Такие, не дрогнув, и Деву Марию Без колебаний подняли б на штык; Это нелюди просто, — глаза пустые; Биться сердце не смеет, немеет язык. Добавив туда ж четверых невинных, Чтоб лучше в воду спрятать концы — На трупы смотрели с наслажденьем звериным: Не осталось свидетелей, одни мертвецы. Не осталось свидетелей?! Нет уж, лжете — Невозможно Добро построить на Зле, На страданьях невинной, убиваемой плоти, В день тот колокол сам зазвонил в Кремле. И пронесся над Русью тот звон погребальный, Как призыв — к отмщенью, как призыв — не забыть. И в сердцах остался тот день печальный Как завет — всё запомнить и — не простить.
2. Лжете вы — остался один Свидетель: Это — мать-Россия, ее — что сильней? И осталась память о мертвых детях — Ведь забыть невозможно убитых детей... Их убивали не люди — звери; Без суда — просто так — пустили в расход; Верили в рай на земле? — Не верю. Эти Господу штык всадили б в живот. А у Ольги были глаза голубые, Она в стихи слагала слова; Нет, не могла их забыть Россия — Про то, что спаслись — ходила молва. Но не случился Иван Сусанин, И не сжалился добрый Бог. Все выжидал, он не ждал, крестьянин, Что и ему — подведут итог. Просто возничий неверно правил, В зенит не взлетел двуглавый орел. Нас одолели — в игре без правил Сотни бед и тысячи зол. И не случилось храброго мужа, Чтоб, стражу минуя, пришел и спас. Всё — всуе, и бесы над Русью кружат С тех пор, как последний их пробил час.
3. Бился напрасно Воин-Аника, В светлые дали нацелив взгляд, И понапрасну Иван Великий В ночь рассылал свой тяжкий набат. И не зашлась столица в восторге, Мир не настал в разоренной стране, К ним не явился Святой Георгий — С копием и на белом коне. Не поразил копием Дракона, Деву-Россию спасти не сумел. Из времени она доходят к нам стоны — Всех тех — кому лагерь или расстрел. С бойни строить начали «Царство Света», С тех пор и пошло, и не счесть смертей; В шестой части света — зимой и летом Распинают, о Боже, твоих детей. Говорю, а кого-то уже распяли, Помолюсь за него у старых икон; Всё стоит, не смолкает в черном подвале Жуткий сдавленный хрип и предсмертный стон. Я и сам по ступенькам того подвала Схожу неспешно в смертную стынь; В память вечную их, не колеблясь ни мало, Я хочу поминанье сказать: Аминь!..
4. Аминь! Всем убитым, но и м и был начат Длинный список погибших во тьме лагерей, Список тот нескончаем, и сердце — плачет... Аминь! Руинам всех русских церквей! Аминь! Ждавшим казни в подвале черном, Всем заложникам, сгинувшим в застенках ЧеКа. Аминь! Всем посеянным, но не вызревшим зернам, Всем, кончавшим с собою нажатьем курка. Аминь! Всем погибшим потом, на фронте — Всем стихам, что избегнуть не сумели огня... Памяти горькой моей не троньте, Память — это то, что сильнее меня. Память, черная память — и жжет, и давит, Память, вечная память — меня сильней. Нет, Россия-мать, — она не оставит, Позабыть не сможет убитых детей! А княжна другая звалась Татьяна, Она любила танцы и смех, Звон шпор, разговор под сенью фонтана — Только их закололи штыками — всех. Пустили в расход такую эпоху, Такое время загнали в отвал; Снова вверив всю душу горькому вздоху, Я схожу по ступенькам в черный подвал.
5. Верю я — отольются им наши муки, Этот век пройдет как кошмарный сон; Из времен окаянных к нам тянутся руки — Молодых, неповинных, убиенных княжен. Вместе с ними там был наследник Престола, Отрок, тоже попавший в эту русскую жуть... Но и его с ухмылкой веселой Штыком ударили в самую грудь. Память, куда ж от нее мне деться, Разберись-ка, попробуй, где правда, где ложь? Что для этих безумцев слеза младенца, Если жизнь миллионов не ставят и в грош. Воспоминания в памяти бродят, Словно в дубовых бочках — вино. Это было не с нами — вроде, А если и с нами, то очень давно. Так давно, что можно уже не помнить, Так давно, что можно уже — забыть. Но объясните тогда — кого мне Обожествлять — и кого любить? Неужели же этих, похлебкой кровавой Накормивших до рвоты свою страну? Нет, можно найти в пределах державы Личность получше — и не одну...
6. Но, к сожалению, это — было, Словно желчь расходилась злость; В серых шинелишках встало быдло, Чтоб уничтожить белую кость.
Чтоб уничтожить Правду и Веру, И обратить Божьи Храмы в дым; Чтоб заменить все оттенки — серым, А после — как бесы — сгинуть самим. Это словно было не здесь, а — где-то, Боже! Разве муки твои — зазря? Бабий Яр, Треблинка, варшавское гетто, Колыма и сибирские лагеря —
Всё заслонили и зачеркнули, И наша скорбь достает до звезд... Если стольких несчастных догнали пули, Если столько невинных взошло на крест?
Ах, никак не отыщем мы, брат, спасенья — И выводы наши как жизнь горьки, И над собою я, полный веселья, — Слышу тот же голос — примкнуть штыки. Безверье и ненависть обуяли Народ наш. Нашел на умы столбняк. И нынче надобно покаянье, И очищенье. Иначе никак
Не вылезти нам из ямы бездонной, Не очиститься от крови... Надо лишь возлюбить Законы, И приобщиться Христовой Любви!
7. Они любили смотреть парады, Когда шаг чеканил гвардейский полк, И примерять любили наряды — Так был к лицу им пан-бархат и шелк. Анна, Мария, Анастасия — Красавицы. Каждая— шеф полка. Не поспешила в свой срок Россия, И роковые пришли срока. На клавикордах играли гаммы, Любили Генделя и Рамо... Но пришел он, день судный, проклятый самый, Когда им от смерти пришло письмо. В домашнем театре играли пиесы, И верили в Бога, который не спас. Я вижу вас всех, молодые принцессы, Обернулся трагедией русский наш фарс. С тех пор и пошло — сплошная драма, Спрос на героев и на палачей; А Смерть — такая настырная Дама, Торопит играть, и кричит — «скорей!» Ах, память, память, куда же ты манишь, В какие бездны ведешь меня? Опять всю душу мою изранишь — Мучителен жар твоего огня.
8. Стояла Русь как скала во Вселенной, Надежда монархий, престолов оплот... Они не ждали грозы военной, И верили в свой богоносец-народ... Они просили у Бога, чтобы Дарить милосердие Он не отвык; Но, преисполнены дикой злобы, Убийцы в сердца их вонзили штык. Не знали, что ждут буераки да яры — Их, так часто пред Богом падавших ниц. Не знали, что будут сидеть комиссары На розовых пуфах в альковах цариц. Но Антихрист пришел — и единым ударом Трон высокий разрушил — Твой. Но полыхнул мировым пожаром Сполох выстрела над Невой. Они молились — спаси нас, Боже. Защити нас, Россия-мать... Но уже теснились пьяные рожи, Готовые грабить и убивать...
9. И в том черном подвале, средь жертв всех прочих, В венце из терний и алых роз — Стоит Отец наш, Всеблагий Отче, Всех грешных Спаситель, милосердный Христос. Стоят пророки, стоят поэты, Стоят воители и вожди — Не скрыты черными водами Леты, Кто — с петлей на шее, кто — с пулей в груди. Верили страстно в красивую сказку Про царство Любви и рай Земли; А обрели — железную ласку Топора палача и объятья петли. Так много было шума и звона, Так много веры и громких словес — А что получилось — сплошная зона, Где правит насилье, а веры — в обрез.
10. А что получилось — сплошная скука, Без цели, без веры и без руля; Скитанье в волнах, маята и мука Командой брошенного корабля. А что получилось на самом деле, Когда весть о «свободе» разнесли провода — Заиграл крысолов на волшебной свирели, И мыши пошли — неизвестно куда... И шли, и тонули, но орды новых Шагали бодро — только вперед. На смерть, и страданье, и муки готовы, Словно смерть их могла приблизить восход. К Вечному Счастью стремились мыши, Смерть обретая в водах реки. Дудочки голос стал глуше и тише, У многих из них — поседели виски.
Единицы остались от прежних многих, (От рубля осталось два-три копья), Но с упорством прежним по старой дороге Зашагали весело сыновья; Забывая о том, что на этом свете Не укрыться за Счастьем — от бурь и бед; Что были отцы их наивны как дети, И что Вечного Счастья — на свете нет. И — страданьем своим заработав право Верить в то, что будет и клясть то, что прошло — Всё идут, чтобы посмертно кровавою славой И лавровым венком увенчать чело.
С упорством, лучшей достойным доли, Пробивают в гранитном массиве тоннель — Сокрушая неволю — для новой неволи, Забывая, что главное — путь, а не цель.
12. И раз всё — для цели — у этого века, Для «Великой Цели», уходящей в туман — То отходит невольно жизнь человека, И сам человек — на задний план. Раз все силы тратятся на созиданье Храма Счастья, стремящегося в облака, То нетрудно забыть о строителях зданья, Что возводится на века. Но прочность дома зависит от почвы, На котором стоит он — и прочности стен.. Не очень-то прочно — проверено точно, Коль внизу трясина — почвы взамен. Только время еще нам воздаст сторицей, Этот век пройдет как кошмарный сон, И возгремит над белой столицей В назначенный срок — колокольный звон.
май 1986 —март 1988 гг. Москва-Тамбов-Алабино-Обнинск-Москва
|
|
Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева) |
