Поэзия Белого Движения

 

Елена Семёнова. БОЯНЫ БЕЛОГО КРЕСТА

 

(Н. Туроверов, И. Савин, А. Несмелов, Ю. Борисов)

 

1. Николай ТУРОВЕРОВ

 

С конца 80-х к России стали возвращаться имена её забытых на протяжении 70-ти лет поэтов: Волошина, Цветаевой, Гумилёва и многих других. Но до сих пор остаётся целый пласт русской литературы, который почти не изучен. В первую очередь это касается поэзии белой эмиграции. Многие ли знают сегодня имена Ивана Савина, Арсения Несмелова, Николая Туроверова, Юрия Терапиано, Николая Евсеева, Леонида Ещина, Дмитрия Булыгина, Николая Кудашёва и многих других? А ведь это значительнейшая часть великой русской литературы, без которой она никогда не может считаться полной. В этой работе мы коснёмся творчества и судеб лишь нескольких, наиболее значительных, на наш взгляд белых поэтов…

 

Эти дни не могут повторяться, -

Юность не вернется никогда.

И туманнее и реже снятся

Нам чудесные, жестокие года.

 

С каждым годом меньше очевидцев

Этих страшных, легендарных дней.

Наше сердце приучилось биться

И спокойнее и глуше и ровней.

 

Что теперь мы можем и что смеем?

Полюбив спокойную страну,

Незаметно медленно стареем

В европейском ласковом плену.

 

И растет и ждет ли наша смена,

Чтобы вновь в февральскую пургу

Дети шли в сугробах по колена

Умирать на розовом снегу.

 

И над одинокими на свете,

С песнями идущими на смерть,

Веял тот же сумасшедший ветер

И темнела сумрачная твердь.

 

Это строки величайшего казачьего поэта Николая Туроверова, часто называемого «казачьим Есениным». В отличие от другого поэта-казака Николая Евсеева, ныне незаслуженно забытого, имя Туроверова более известно. Российские телезрители слышали о нём, благодаря передаче «Русские без России», после которой авторам приходило множество писем с просьбой рассказать подробнее о его судьбе.

Николай Туроверов родился 18 (30-го по новому стилю) марта 1899 года в станице Старочеркасской Области Войска Донского в семье судебного следователя Николая Николаевича Туроверова и Анны Николаевны Александровой. И мать, и отец происходили из старинных казачьих фамилий. Впоследствии оба они погибли то ли в лагерях, то ли в ссылке. Туроверов долго не имел о родителях никаких известий, но до конца дней хранил память о них. Судьба будущего «казачьего Есенина» складывалась довольно счастливо. Его детство проходило в зажиточном и полном любви доме богатой станицы.

 

На солнце, в мартовских садах,

Ещё сырых и обнажённых,

Сидят на постланных коврах

Принарядившиеся жёны.

Последний лёд в реке идёт,

И солнце греет плечи жарко;

Старшинским жёнам мёд несёт

Ясырка - пленная татарка.

Весь город ждёт и жёны ждут,

Когда с раската грянет пушка,

Но в ожиданьи там и тут

Гуляет пенистая кружка.

А старики все у реки

Глядят толпой на половодье, -

Из-под Азова казаки

С добычей приплывут сегодня.

Моя река, мой край родной,

Моих прабабок эта сказка,

И этот ветер голубой

Средневекового Черкасска.

 

Весело и привольно жилось в те дни, и никто не мог помыслить, по слову уже современного поэта Леонида Дербенёва, «что кончатся скоро вольные эти деньки». Николай Туроверов учился в Каменском реальном училище, когда разразилась Первая Мировая война. Он поступил добровольцем в Лейб-гвардии Атаманский полк, попал в ускоренный выпуск Новочеркасского военного училища.

 

1914 год

 

Казаков казачки проводили,

Казаки простились с Тихим Доном.

Разве мы - их дети - позабыли,

Как гудел набат тревожным звоном?

Казаки скакали, тесно стремя

Прижимая к стремени соседа.

Разве не казалась в это время

Неизбежной близкая победа?

О, незабываемое лето!

Разве не тюрьмой была станица

Для меня и бедных малолеток,

Опоздавших вовремя родиться?

 

После революции Туроверов вернулся на Дон и вступил в отряд легендарного есаула Чернецова, прозванного «донским Иваном-Царевичем». Василий Михайлович Чернецов родился в 1890-м году, в семье ветеринарного фельдшера, происходил из казаков станицы Усть-Белокалитвенской Области Войска Донского. Образование он, как и Туроверов, получил в Каменском реальном училище, а в 1909-м году закончил Новочеркасское казачье училище. На Великую войну Чернецов вышел в чине сотника, в составе 26-го Донского казачьего полка (4-ая Донская казачья дивизия), на войне выделялся отвагой и бесстрашием, был лучшим офицером-разведчиком дивизии, получил три ранения в боях. В 1915-м году В.М. Чернецов возглавил партизанский отряд 4-ой Донской казачьей дивизии. И отряд этот рядом блестящих дел покрыл неувядаемой славой себя и своего молодого командира. За воинскую доблесть и боевое отличие Чернецов был произведен в подъесаулы и есаулы, награжден многими орденами, получил Георгиевское оружие.

После революции по доверенности подчиненных, Василий Михайлович представлял свою часть на Первом Донском Круге. Типичный казак по внешности, он неоднократно выступал на трибуне Казачьего Народного Собрания с мудрыми речами по насущным вопросам. Возвратившись на Дон, Чернецов первым из всех казачьих офицеров приступил к формированию партизанского отряда для защиты Дона от наседавших со всех сторон ленинских красногвардейцев. В конце ноября, на собрании офицеров в Новочеркасске, молодой есаул заявил:

- Я пойду драться с большевиками, и если меня убьют или повесят „товарищи", я буду знать, за что; но за что они вздернут вас, когда придут?

Большая часть слушателей осталась глуха к этому призыву: из присутствовавших около 800 офицеров записались сразу... 27.

- Всех вас я согнул бы в бараний рог, и первое, что сделал бы,– лишил содержания. Позор! - возмутился Василий Михайлович. Эта горячая речь нашла отклик – записалось еще 115 человек. Однако на следующий день, на фронт к станции Лихая отправилось только 30 человек, остальные «распылились». Маленький партизанский отряд Чернецова составили, преимущественно, ученики средних учебных заведений: кадеты, гимназисты, реалисты и семинаристы. Говоря о составе отряда, участник тех событий отмечал: «…я не ошибусь, наметив в юных соратниках Чернецова три общие черты: абсолютное отсутствие политики, великая жажда подвига и очень развитое сознание, что они, еще вчера сидевшие на школьной скамье, сегодня встали на защиту своих внезапно ставших беспомощными старших братьев, отцов и учителей. И сколько слез, просьб и угроз приходилось преодолевать партизанам в своих семьях, прежде чем выйти на влекущий их путь подвига под окнами родного дома!» 30-го ноября 1917-го года чернецовский отряд убыл из Новочеркасска в северном направлении. Благодаря личной храбрости, большому опыту в партизанской войне и блестящему составу рядовых отряда, Чернецов легко побеждал большевиков, в то время  не  любивших отрываться далеко от железных дорог. Об его манёвренных действиях  говорили и свои, и советские сводки, вокруг его имени создавались легенды, его окружала  любовь партизан, переходящая в обожание и глубокую веру в его безошибочность. Он стал душою донского партизанства, примером для других отрядов, сформированных позднее.  С  открытыми  флангами, без обеспеченного тыла, он каким-то чудом неизменно громил  встречные эшелоны  красных, разгонял их отряды, брал в  плен  их  командиров и комиссаров.

Любопытный инцидент произошёл на станции Дебальцево, по пути в Макеевку. Паровоз и пять вагонов Чернецовского отряда были задержаны красными. Чернецов, выйдя из вагона, встретился лицом к лицу с членом военно-революционного комитета.

- Есаул Чернецов?

- Да, а ты кто?

- Я – член военно-революционного комитета, прошу на меня не тыкать.

- Солдат?

- Да.

- Руки по швам! Смирно, когда говоришь с есаулом! – рявкнул Василий Михайлович.

Член военно-революционного комитета вытянул руки по швам и испуганно смотрел на офицера. Два его спутника – понурые серые фигуры – потянулись назад, подальше от есаула…

- Ты задержал мой поезд?

- Я…

- Чтобы через четверть часа поезд пошел дальше!

- Слушаюсь!

Не через четверть часа, а через пять минут поезд отошел от станции.

В Макеевке на митинге в “Макеевской Советской Республике” шахтеры решили арестовать Чернецова. Враждебная толпа тесным кольцом окружила его автомобиль.  Василий Михайлович спокойно вынул часы и заявил:

- Через десять минут здесь будет моя сотня. Задерживать меня не советую...

Рудокопы хорошо знали, что такое сотня Чернецова. Многие из них были искренно убеждены, что Чернецов, если захочет, зайдет со своей сотней с краю и загонит в Азовское море население всех рудников...

Рассказывают и другой случай беспримерной отваги «донского Ивана-Царевича». На одном из митингов шахтеров он сидел среди накаленной толпы, закинув ногу на ногу, и стеком пощелкивал по сапогу. Кто-то из толпы назвал его поведение нахальным. Толпа заревела. Чернецов через мгновение появился на трибуне и среди мгновенно наступившей тишины спросил:

- Кто назвал мое поведение нахальным?

Ответа не последовало.

- Значит, никто не назвал? Та-ак! – презрительно бросил Василий Михайлович и снова принял ту же позу.

Во второй половине января 1918-го года, двигаясь на север, он занял со  своими партизанами станции Зверево и Лихую, выбил врагов из станицы Каменской.  В  это время атаман Каледин произвёл его в чин полковника.

Всего лишь два месяца продолжал действовать отряд Чернецова, но за это время успел стать легендой. Во время боя под станицей Глубокой Василий Михайлович был ранен, его юные партизаны, не имея возможности спасти своего командира, остались с ним и были захвачены красными. Однако, воспользовавшись удобным моментом, Чернецов и часть его отряда сумели бежать. Василий Михайлович отправился в родную станицу, но был выдан большевикам. Один из очевидцев вспоминал: «По дороге Подтелков издевался над Чернецовым – Чернецов молчал. Когда же Подтелков ударил его плетью, Чернецов выхватил из внутреннего кармана своего полушубка маленький браунинг и в упор… щелкнул в Подтелкова, в стволе пистолета патрона не было – Чернецов забыл об этом, не подав патрона из обоймы. Подтелков выхватил шашку, рубанул его по лицу, и через пять минут казаки ехали дальше, оставив в степи изрубленный труп Чернецова…» Гибель Чернецова стала тяжёлым ударом для зарождавшегося Белого Движения.

Остатки Чернецовского отряда ушли 9-го (22-го) февраля 1918-го года с Добровольческой Армией в 1-й Кубанский (Ледяной) поход, влившись в ряды Партизанского полка… Среди них был и Николай Туроверов, написавший об этом поэму «Новочеркасск»:

 

…Колокола могильно пели.

В домах прощались, во дворе

Венок плели, кружась, метели

Тебе, мой город на горе.

Теперь один снесёшь ты муки

Под сень соборного креста.

Я помню, помню день разлуки,

В канун Рождения Христа,

И не забуду звон унылый

Среди снегов декабрьских вьюг

И бешеный галоп кобылы,

Меня бросающей на юг.

 

* * *

Не выдаст моя кобылица,

Не лопнет подпруга седла.

Дымится в Задоньи, курится

Седая февральская мгла.

Встаёт за могилой могила,

Темнеет калмыцкая твердь,

И где-то правее - Корнилов,

В метелях идущий на смерть.

Запомним, запомним до гроба

Жестокую юность свою,

Дымящийся гребень сугроба,

Победу и гибель в бою,

Тоску безысходного гона,

Тревоги в морозных ночах,

Да блеск тускловатый погона

На хрупких, на детских плечах.

Мы отдали всё, что имели,

Тебе, восемнадцатый год,

Твоей азиатской метели

Степной - за Россию - поход…

 

В ноябре 1919-го года Николай Туроверов стал начальником пулеметной команды Родного Атаманского полка. За несколько месяцев до исхода был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени и получил чин подъесаула. Несколько раз поэт был ранен, но судьба хранила его. 

 

ТОВАРИЩ

 

Перегорит костер и перетлеет,

Земле нужна холодная зола.

Уже никто напомнить не посмеет

О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью

Утратою горчайшей из утрат:

Мы расплатились братскою любовью

С тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,

Встречались мы, наверное, не раз.

Меня Господь спасал среди пожарищ,

Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,

Когда, почуяв смертную тоску,

Я, весь в крови, ронял свои поводья,

А ты, в крови, склонялся на луку.

Тогда с тобой мы что-то проглядели,

Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:

Не для того ль мы оба уцелели,

Чтоб вместе за отчизну умереть?

 

Между тем, наступали последние дни Белого Движения. На последнем клочке русской земли, в Крыму барон Врангель организовывал эвакуацию всех желающих, а части истекающей кровью Русской армии стояли последней преградой на пути красной лавы. Этим последним рубежом, дополнившим историю Белой Борьбы ещё одной славной и горькой страницей, стал Перекоп, который из последних сил, отчаянно обороняли белые воины…

 

Перекоп

Родному полку

1

Сильней в стрёменах стыли ноги,

И мёрзла с поводом рука.

Всю ночь шли рысью без дороги

С душой травимого волка.

Искрился лёд отсветом блеска

Коротких вспышек батарей,

И от Днепра до Геническа

Стояло зарево огней.

Кто завтра жребий смертный вынет,

Чей будет труп в снегу лежать?

Молись, молись о дальнем сыне

Перед святой иконой, мать!

2

Нас было мало, слишком мало.

От вражьих толп темнела даль;

Но твёрдым блеском засверкала

Из ножен вынутая сталь.

Последних пламенных порывов

Была исполнена душа,

В железном грохоте разрывов

Вскипали воды Сиваша.

И ждали все, внимая знаку,

И подан был знакомый знак…

Полк шёл в последнюю атаку,

Венчая путь своих атак.

3

Забыть ли, как на снегу сбитом

В последний раз рубил казак,

Как под размашистым копытом

Звенел промёрзлый солончак,

И как минутная победа

Швырнула нас через окоп,

И храп коней, и крик соседа,

И кровью залитый сугроб.

Но нас ли помнила Европа,

И кто в нас верил, кто нас знал,

Когда над валом Перекопа

Орды вставал девятый вал.

4

О милом крае, о родимом

Звенела песня казака,

И гнал, и рвал над белым Крымом

Морозный ветер облака.

Спеши, мой конь, долиной Качи,

Свершай последний переход.

Нет, не один из нас заплачет,

Грузясь на ждущий пароход,

Когда с прощальным поцелуем

Освободим ремни подпруг,

И, злым предчувствием волнуем,

Заржёт печально верный друг.

 

Николай Туроверов покидал Крым на борту одного из последних пароходов, продолжая сражаться до последних дней. Именно его родной Атаманский полк прикрывал отход белых, занимая позиции у Сиваша, отступал в арьергарде и покинул родные берега буквально в последние мгновения перед тем, как Крым был занят красными. На чужбину поэт уезжал с красавицей-женой, казачкой Юлией Александровной Грековой. Во время эвакуации казаки вынуждены были оставлять своих боевых товарищей – коней. Верные животные метались по берегу, бросались в воду и плыли за своими хозяевами, многие из которых не в силах были сдержать слёз. Некоторые убивали своих коней, другим не хватало духу, и несчастные животные потом долго блуждали по Крыму и умирали от голода и тоски…

 

Крым

 

Уходили мы из Крыма

Среди дыма и огня,

Я с кормы всё время мимо

В своего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая,

За высокою кормой,

Всё не веря, всё не зная,

Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы

Ожидали мы в бою.

Конь всё плыл, теряя силы,

Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо,

Покраснела чуть вода…

Уходящий берег Крыма

Я запомнил навсегда.

 

Как и многие казаки, Туроверов после эвакуации оказался на греческом острове Лемнос. В древности этот пустынный остров был посвящён Гефесту (он же Вулкан), который, согласно языческой легенде, рухнул как раз на это самое место от могучего взмаха руки самого Зевса-громовержца.  Жизнь приходилось начинать с нуля. Для лагеря использовались бараки и другие строения, оставшиеся от подразделений французской и британской армий, стоявших в этих местах в 1915 1917 годах и участвовавших в военных действиях против Турции. Основную массу людей, насчитывавших свыше 16000 человек, поселили в палатках, предоставленных французами. Остров, который выделили «союзники» для кубанцев оказался для них водяной тюрьмой: строгий режим интернирования, скудное снабжение… Каждому казаку полагалось по 500 граммов хлеба, немного картофеля и консервов. Те, кому палаток не хватило, размещались на голой земле. Несколько позже стали поступать кровати и одеяла. В каждую палатку выдали печки, но топить их было нечем. Поначалу казаки ходили за сухим бурьяном, однако по прошествии времени им строго запретили покидать территорию лагеря. Сразу же вокруг лагеря появились посты французской охраны, состоявшей, в основном, из сенегальцев и марокканцев. К окрестным деревням были отправлены патрули, в обязанности которых вменялось арестовывать всех бродивших по острову казаков, что с не меньшим рвением исполнялось и греческими жандармами. Первым делом, в лагере открылась палаточная церковь, всегда переполненная, в ней на службах пели созданные на Лемносе казацкие хоры.

В эту ночь мы ушли от погони,

Расседлали своих лошадей;

Я лежал на шершавой попоне

Среди спящих усталых людей.

И запомнил, и помню доныне

Наш последний российский ночлег,

- Эти звёзды приморской пустыни,

Этот синий мерцающий снег.

Стерегло нас последнее горе

После снежных татарских полей -

Ледяное Понтийское море,

Ледяная душа кораблей.

Всё иссякнет - и нежность, и злоба,

Всё забудем, что помнить должны,

И останется с нами до гроба

Только имя забытой страны.

 

Когда тёплые дни остались позади, жизнь сделалась ещё тяжелее. Лагерь оказался затоплен. На ночь казаки укладывались, не раздеваясь. Они обовшивели— белье не менялось, многие почувствовали недомогание. Попытки вырыть землянки не увенчались успехом: под первым же штыком лопаты стояла вода. Чтобы палатки не срывал ветер, их обкладывали камнями, но утеплять всё равно было нечем. Между тем, большевики обещали амнистию тем, кто возвратиться. Некоторые, под давлением «союзников», верили этому иудину слову, грузились на пароходы и плыли к родным берегам, встречавшим их застенком, концентрационным лагерем или пулей в затылок… Туроверов не поддался на лживые обещания. Он грузил мешки с мукой, работал батраком и все время, как только была минута, писал стихи, которые переписывались, пересказывались, расходились в сотнях списках… На Лемносе родилась дочь поэта Наталья…

 

Как в страшное время Батыя

Опять породнимся с огнем,

Но, войско, тебе не впервые

Прощаться с родным куренем!

Не дрогнув станицы разрушить,

Разрушить станицы и сжечь, -

Нам надо лишь вольные души,

Лишь сердце казачье сберечь!

Еще уцелевшие силы, -

Живых казаков сохранять, -

Не дрогнув родные могилы

С родною землею сравнять.

Не здесь – на станичном погосте,

Под мирною сенью крестов

Лежат драгоценные кости

Погибших в боях казаков;

Не здесь сохранялись святыни,

Святыни хранились вдали:

Пучок ковыля да полыни,

Щепотка казачьей земли.

Все бросить, лишь взять молодаек.

Идем в азиатский пустырь –

За Волгу, за Волгу – на Яик,

И дальше, потом – на Сибирь.

Нет седел, садитесь охлюпкой, -

Дорогою сёдла найдем.

Тебе ли, родная голубка,

Впервые справляться с конем?

Тебе ли, казачка, тебе ли

Душою смущаться в огне?

Качала дитя в колыбели,

Теперь покачай на коне!

За Волгу, за Волгу - к просторам

Почти не открытых земель.

Горами, пустынями, бором,

Сквозь бури, и зной, и метель,

Дойдем, не считая потери,

На третий ли, пятый ли год,

Не будем мы временем мерить

Последний казачий исход.

Дойдем! Семиречье, Трехречье –

Истоки неведомых рек…

Расправя широкие плечи,

Берись за топор дровосек;

За плуг и за косы беритесь, -

Кохайте и ширьте поля;

С молитвой трудитесь, крепитесь, -

Не даром дается земля –

Высокая милость Господня,

Казачий престол Покрова;

Заступник Никола-Угодник

Услышит казачьи слова.

Не даром то время настанет,

Когда, соберясь у реки,

На новом станичном майдане

Опять зашумят казаки.

И мельницы встанут над яром,

И лодки в реке заснуют, -

Не даром дается, не даром,

Привычный станичный уют.

Растите, мужайте, станицы,

Старинною песней звеня;

Веди казаку молодица

Для новых походов коня,

Для новых набегов в пустыне,

В глухой азиатской дали…

О горечь задонской полыни,

Щепотка казачьей земли!

Иль сердце мое раскололось?

Нет – сердце стучит и стучит.

Отчизна, не твой ли я голос

Услышал в парижской ночи?

 

После Лемноса Туроверовы перебрались в Париж. Здесь Николай Николаевич учился в Сорбонне, работал по ночам, издал 6 книг своих стихов и множество статей о казачестве. Помимо поэзии, Туроверов занимался историческими и библиографическими исследованиями: изучал историю казачества и его роль в культуре европейских стран. Во время Второй Мировой войны в составе 1-го кавалерийского полка французского Иностранного легиона Н.Н. Туроверов сражался с немцами в Африке, о чем он потом поведал в поэме "Легион". Затем вновь вернулся в Париж, где развернул активнейшую деятельность, направленную на сохранение в эмиграции русской культуры, военного искусства и истории казачества. В Париже он организовал объединение казаков-литераторов, возглавил Казачий Союз, воссоздал музей своего родного Лейб-гвардии Атаманского полка, был главным хранителем уникальной библиотеки генерала Дмитрия Ознобишина, издавал "Казачий альманах" и журнал "Родимый край", собирал русские военные реликвии, устраивал выставки на военно-исторические темы: "1812 год", "Казаки", "Суворов", "Лермонтов". По просьбе французского исторического общества "Академия Наполеона" редактировал ежемесячный сборник, посвященный Наполеону и казакам.

 

ОДНОЛЕТОК

 

Подумать только: это мы

Последние, кто знали

И переметные сумы,

И блеск холодной стали

Клинков, и лучших из друзей

Погони и походы,

В боях израненных коней

Нам памятного года

В Крыму, когда на рубеже

Кончалась конница уже.

Подумать только: это мы

В погибельной метели,

Среди тмутараканской тьмы

Случайно уцелели

И в мировом своем плену

До гроба все считаем

Нас породившую страну

Неповторимым раем. 

 

Во Франции жил младший брат Туроверова Александр. Его вдова, Ирина Ивановна Туроверова, ушедшая из жизни совсем недавно, сделала все, чтобы стихи брата ее мужа наконец-то были изданы в России. В 1950-м году скончалась жена Николая Николаевича. Без нее ему предстояло жить еще двадцать два года.

 

ТАВЕРНА

 

Жизнь прошла. И слава Богу!

Уходя теперь во тьму,

В одинокую дорогу

Ничего я не возьму.

Но, конечно, было б лучше,

Если б ты опять со мной

Оказалась бы попутчик

В новой жизни неземной.

Отлетят земные скверны,

Первородные грехи,

И в подоблачной таверне

Я прочту тебе стихи.

 

Николай Туроверов умер 23-го сентября 1972-го года в парижском госпитале Ларибуазьер. Он был похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа рядом с могилами однополчан Атаманского полка, но мечтал, чтобы останки его упокоились на Дону. Сегодня руководство Всевеликого Войска Донского ведет переговоры с родственниками поэта о перезахоронении его праха на его исторической Родине. В станице Старочеркасской проводятся литературно-музыкальные фестивали, посвященные памяти поэта. В память о нём открыты две мемориальные таблички. Постепенно наследие Николая Туроверова возвращается в Россию. Казаки чтут имя своего земляка. На открытии фестиваля его памяти атаман Всевеликого Войска Донского Виктор Водолацкий заявил:  "Великая и святая любовь донских казаков к России и Тихому Дону живет в сердце каждого казака. Воинская доблесть и слава донского казачества известна во всем мире. Сегодня мы с гордостью говорим о самобытной культуре донских казаков. На вольный Дон возвращаются произведения писателей и поэтов, бережно сохраненные в казачьем зарубежье. Творчество Николая Туроверова станет украшением казачьей и всей русской литературы. В память о казаках, упокоившихся на чужбине, мы следуем завету Николая Туроверова: "Казак казаку – брат на вечные времена"…

 

Дети сладко спят, и старики

Так же спят, впадающие в детство.

Где-то, у счастливейшей реки,

Никогда не прекратится малолетство.

Только там, у райских берегов,

Где с концом сливается начало,

Музыка неслыханных стихов,

Лодки голубые у причала;

Плавают воздушные шары,

Отражая розоватый воздух,

И всегда к услугам детворы

Даже днем немеркнущие звезды…

Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева)

Гостевая