|
Поэзия Белого Движения |
|
Николай Гумилёв
1/2
За службу верную мою…
За службу верную мою Пред родиной и комиссаром Судьба грозит мне, не таю, Совсем неслыханным ударом.
Должна комиссия решить, Что ждет меня — восторг иль горе: В какой мне подобает быть Из трех фатальных категорий
Коль в первой — значит суждено: Я кров приветный сей покину И перееду в Camp Cournos Или в мятежную Куртину.
А во второй — я к Вам приду — Пустите в ход свое влиянье: Я в авиации найду Меня достойное призванье.
Мне будет сладко в вышине, Там воздух чище и морозней, Оттуда не увидеть мне Контрреволюционных козней.
Но еслиб рок меня хранил И отказался бы я в третей, То я останусь там где был, А вы стихи порвите эти. 14(27) сентября 1917 года
Левин, Левин, ты суров…
Левин, Левин, ты суров, Мы без дров, Ты ж высчитываешь триста Мерзких ленинских рублей С каталей Виртуозней даже Листа.
В пятисотенный альбом Я влеком И пишу строфой Роснара, Но у бледных губ моих Стынет стих Серебристой струйкой пара.
Ах, надежда всё жива На дрова От финляндцев иль от чукчей, А при градусах пяти, Уж прости, Сочинять нельзя мне лучше. 20 ноября 1919 года
Если плохо мужикам…
Если плохо мужикам, Хорошо зато медведям, Хорошо и их соседям И кабанам, и волкам.
Забираются в овчарни, Топчут тощие овсы, Ведь давно издохли псы, На войну угнали парней.
И в воде озер — морей Даже рыба недозрела, Рыло высунула смело, Ловит мух и комарей.
Полно! Всадники — конь о конь! Пешие — плечо с плечом! Посмотрите: в Волге окунь, А в воде зубастый сом.
Скучно с жиру им чудесить, Сети ждут они давно, Бросьте в борозду зерно, Принесет оно сам-десить.
Потрудись, честной народ, У тебя ли силы мало, И наешься до отвала, Не смотря соседу в рот. до 5 октября 1919 года.
Мой час
Еще не наступил рассвет, Ни ночи нет, ни утра нет, Ворона под моим окном Спросонья шевелит крылом, И в небе за звездой звезда Истаивает навсегда.
Вот час, когда я всё могу: Проникнуть помыслом к врагу Беспомощному и на грудь Кошмаром гривистым вскакнуть. Иль в спальню девушки войти, Куда лишь ангел знал пути, И в сонной памяти ее, Лучом прорезав забытье, Запечатлеть свои черты, Как символ высшей красоты.
Но тихо в мире, тихо так, Что внятен осторожный шаг Ночного зверя и полет Совы, кочевницы высот. А где-то пляшет океан, Над ним белесый встал туман, Как дым из трубки моряка, Чей труп чуть виден из песка. Передрассветный ветерок Струится, весел и жесток, Так странно весел, точно я, Жесток — совсем судьба моя.
Чужая жизнь — на что она? Свою я выпью ли до дна? Пойму ль всей волею моей Единый из земных стеблей? Вы, спящие вокруг меня, Вы, не встречающие дня, За то, что пощадил я вас И одиноко сжег свой час, Оставьте завтрашнюю тьму Мне также встретить одному. 31 августа 1919 года
Загробное мщение
Баллада
Как-то трое изловили На дороге одного И жестоко колотили, Беззащитного, его.
С переломанною грудью И с разбитой головой Он сказал им: «Люди, люди, Что вы сделали со мной?
Не страшны ни Бог, ни черти, Но клянусь, в мой смертный час, Притаясь за дверью смерти, Сторожить я буду вас.
Что я сделаю, о Боже, С тем, кто в эту дверь вошел!..» И закинулся прохожий, Захрипел и отошел.
Через год один разбойник Умер, и дивился поп, Почему это покойник Всё никак не входит в гроб.
Весь изогнут, весь скорючен, На лице тоска и страх, Оловянный взор измучен, Капли пота на висках.
Два других бледнее стали Стиранного полотна: Видно, много есть печали В царстве неземного сна.
Протекло четыре года, Умер наконец второй, Ах, не видела природа Дикой мерзости такой!
Мертвый глухо выл и хрипло, Ползал по полу, дрожа, На лицо его налипла Мутной сукровицы ржа.
Уж и кости обнажались, Смрад стоял — не подступить, Всё он выл, и не решались Гроб его заколотить.
Третий, чувствуя тревогу Нестерпимую, дрожит И идет молиться Богу В отдаленный тихий скит.
Он года хранит молчанье И не ест по сорок дней, Исполняя обещанье, Спит на ложе из камней.
Так он умер, нетревожим; Но никто не смел сказать, Что пред этим чистым ложем Довелось ему видать.
Все бледнели и крестились, Повторяли: «Горе нам!» — И в испуге расходились По трущобам и горам.
И вокруг скита пустого Терн поднялся и волчцы… Не творите дела злого — Мстят жестоко мертвецы. май - июнь 1918 года
***
Да, я знаю - я Вам не пара, Я пришел из другой страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны.
Не по залам и по салонам Темным платьям и пиджакам - Я читаю стихи драконам, Водопадам и облакам.
Я люблю - как араб в пустыне Припадает к воде и пьет... А не рыцарем на картине Что на звезды смотрит и ждет.
И умру я не на постели При нотариусе и враче, А в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в густом плюще,
Чтоб войти не во всем открытый Протестанский, прибранный рай, А туда, где разбойник , мытарь И блудница крикнут "Вставай"!
РАБОЧИЙ
Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий старый человек. Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули, Только он один еще не спит: Все он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели. Возвращается. Блестит луна. Дома ждет его в большой постели Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую, Прошлое увижу наяву, Кровь ключом захлещет на сухую, Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой За недолгий мой и горький век. Это сделал в блузе светло-серой Невысокий старый человек.
1/2
|
|
Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева) |