|
Поэзия Белого Движения |
|
Владимир Корвин-Пиотровский
*** Нас обошли и жали с тыла, Снаряды близились к концу, И стала смерть лицом к лицу И пулей вражеской завыла.
Шумели громко хвастуны, Молчали храбрые устало, И пламя черное войны На горизонте клокотало.
В разбитой хижине к утру Совет составился случайный, И не было уж больше тайной, Что с первым солнцем я умру.
В дырявых сумках эскадрона Остаток скудный наскребя, Я молча разделил патроны, Один оставил для себя.
Тогда,в минуты роковые, Как будто гибели назло, Тогда, клянусь, меня впервые, Такое счастье обожгло,-
К такой свободе полноводной Душа прильнула наяву, - Что новый день, как смерть свободный, Стал днем живых. И я - живу.
*** Когда прожектор в выси черной Свой узкий распускает хвост И над общественной уборной Подрагивает гулко мост,-
И затекает дождь за ворот Растерзанного пиджака, Мне кажется, что мост и город Вдруг уплывают в облака -
Кто может знать? Но бег тревожный, Весь этот шум, и лязг, и звон - Весь этот мир - быть может, ложный Мучительный и краткий сон.
И вдруг под фонарем проснется бродяга в рваном котелке, Он рук моих крылом коснется, Он уведет меня к реке.
И я увижу с изумленьем Сквозь своды тяжкие воды Лазурь, пронизанную пеньем, И белых отроков ряды.
И крылья обретая тоже, Уже летя, уже трубя, Я в том, который всех моложе, Узнаю с трепетом себя.
Поражение
Задворками разбитых дач Коней вторые сутки мучим - За мной вихрастый штаб-трубач Качается в седле скрипучем. Какая скучная война, - На фронте ни врага, ни друга. И душу гложет мысль одна - Не слабо ль стянута подпруга. А солнце южное печет, Густая пыль забила поры, В глаза горячий пот течет, Жмут сапоги, обвисли шпоры- И вдруг внезапный поворот, За ним прудок, покрытый тиной, Гусиный выводок, и вот - Русалка с длинной хворостиной. Цветная кофточка узка, Но как пленительно прильнула, А из под легкого платка Такая молния блеснула! Как подтянулся эскадрон! Как избоченился спесиво, Как солнцем вылощен красиво Золотокованный погон. И, пламенным сверкая оком, Срывая ногу так и так, Приплясывая, скачем боком Мой горбоносый арагамак. И враз, почти без уговора, Небрежной удали краса, Гремят разведческого хора Подобранные голоса. И тенор, заливаясь свистом, Уже ликует вполпьяна О том, что в поле, поле чистом Нам рано гибель суждена.
Куда бежать от осуждений, От жалоб и тифозной вши? Страна высоких заблуждений Еще открыта для души. Мы за большое пораженье И против маленьких побед. Мы принимаем униженье, В котором униженья нет. Побитые камнями чуда, Найдя в паденье уголок, Глядим без зависти оттуда На тех, кто с нами пасть не мог. Междоусобицы гражданской Полусозревшее зерно, Я по ветру лечу давно,- Но мне в долине Дагестанской Лежать, быть может, суждено.
*** Заря уже над кровлями взошла. Пора. Пестрит узорами страница. И синева усталости ложится На влажный блеск оконного стекла.
Но жаль уснуть. Смущенная душа Так непривычно вдруг помолодела, Так просто рифма легкая задела Медлительный клинок карандаша.
Я не творю. С улыбкой, в полусне, Набрасываю на бумагу строки, И свежий ветер трогает мне щеки Сквозь занавес, раздутый на окне.
Как я люблю непрочный этот час Полусознания, полудремоты. Как пуст мой дом. Как дружелюбно кто-то Касается моих усталых глаз.
О, это ты, последняя отрада — В квадратном небе зреет синева, Чуть-чуть шуршит незримая листва, И никого, и никого не надо.
*** Дырявый зонт перекосился ниже, Плащ отсырел, намокли башмаки. Бурлит фонтан. Весенний дождь в Париже — И девушке не избежать руки Еще чужой, еще немного страшной, Она грустит и отступает прочь, И с лесенкой фонарщик бесшабашный Их обогнал, и наступила ночь. Сгущая мрак над улочкой старинной, Бесцветные, как рыбьи пузыри, Висят цепочкой тонкой и недлинной Ненужные влюбленным фонари. Всю ночь шумят деревья в Тюильри, Всю ночь вздыхают где-то на Неглинной.
ДЕСЯТЫЙ КРУГ
И я сошел безмолвно и угрюмо В десятый круг. Там не было огней, Был воздух чист. Лишь где-то меж камней Мертво блуждали шорохи и шумы.
Вотще смотрел я напряженным взором По сторонам — ни крючьев, ни смолы Я не нашел в прохладном царстве мглы. Здесь ад казался просто коридором.
Под сводами готическими строго Клубился мрак. Искусная резьба Венчала медь граненого столба, Давившего в железный брус порога.
Но, отойдя подальше в глубину, Заметил я во впадинах гранита Квадратные окованные плиты. То были двери — я нажал одну.
Учтивый бес помог мне неохотно, Робел ли он? Не знаю. Тяжело Плита осела. Бледное стекло Высокий вход затягивало плотно.
Как в зеркале предстали предо мной Две плоскости: паркет оледенелый И потолок, однообразно белый, — Два зеркала с потухшей глубиной.
В потоке жидком неживого света Там чья-то тень, похожая на сон, Брела понуро. — Тише, это он, — Шепнул мне бес, и я узнал Поэта.
Затерянный в жестокой тишине, Он бредил вслух божественным размером, Но на челе его, как пепел сером, Жар музыки чумой казался мне.
Порой как будто рядом проплывала Другая тень. Тогда его рука Вздымалась бурно, нежная строка Звенела четким голосом металла.
Но нет, но нет. Невидимые стены На горизонте замыкали круг, Здесь умирал без эха каждый звук, И были все созвучия — мгновенны.
Его стихи струились в пустоту, Легко скользя по чердаку паркета, Когда же грань насквозь была пропета, Она молчаньем жалила пяту.
Так он бродил, без цели и отрады, Не услаждая слуха ничьего, И распадалось творчество его На ребусы немые и шарады.
И понял я. И тайно содрогнулся, Прижался к бесу в страхе и тоске — Он запечатал скважину в замке, Поморщился и криво улыбнулся.
***
Не от свинца, не от огня Судьба мне смерть судила — Шрапнель веселая меня Во всех боях щадила.
И сталь граненая штыка Не раз щадила тоже — Меня легчайшая рука Убьет в застенке ложи.
В жилете снежной белизны И в черном фраке модном, С небрежной прядью седины На черепе холодном
Скрипач, улыбку затая, Помедлит над струною, И я узнаю — смерть моя Пришла уже за мною.
И будет музыка дика, Не шевельнутся в зале, И только молния смычка Падет во тьму рояля.
Перчатку узкую сорву (А сердце захлебнется), И с треском шелковым по шву Перчатка разорвется.
Я молча навзничь упаду, По правилам сраженья, Суровый доктор на ходу Отдаст распоряженья.
И, усмиряя пыл зевак, Чиновник с грудью впалой Заметит сдержанно, что так Не прочь и он, пожалуй.
***
Замостье и Збараж, и Краков вельможный Сегодня в шелку и парче, - На еле хрустальной закат невозможный, Как роза на юном плече. О, польское счастье под месяцем узким, Дорога скрипит и хрустит, - Невеста Марина с царевичем русским По снежному полю летит. Сквозь звёзды и ветер летит и томится, Ласкает щекой соболя, - Расшит жемчугом на её рукавице Орёл двоеглавый Кремля –- Ты смотришь на звёзды, зарытые в иней, Ты слушаешь верезг саней, - Серебряный месяц над белой пустыней, Серебряный пар от коней. Вся ночь в серебро переплавится скоро, Весь пламень в дыханье твоём, - Звенит на морозе венгерская шпора, Поёт ледяным соловьём. О, польская гибель в заносах сирени, В глубоком вишнёвом цвету, - Горячее сердце и снег по колени, И цокот копыт на лету –- Всё музыкой будет, - вечерней гитарой, Мазуркой уездной глуши, Журчаньем фонтана на площади старой, Нечаянным вздохом души—
***
Для последнего парада, Накреняя высокий борт, Резвый крейсер из Кронштадта Входит в молчаливый порт.
И, с чужой землёй прощаясь, К дальним странствиям готов, Лёгкий гроб плывёт, качаясь, Меж опущенных голов.
Правы были иль не правы – Флаг приспущен за кормой, - С малой горстью русской славы Крейсер повернул домой.
Брызжет радостная пена, - Высота и глубина, - Лишь прощальная сирена В синем воздухе слышна.
Час желанного возврата (Сколько звёзд и сколько стран), - В узком горле Каттегата Северный залёг туман.
И до Финского залива, Сквозь балтийский дождь и тьму, Бьёт волна неторопливо В молчаливую корму.
И встают, проходят мимо В беглой вспышке маяка Берега и пятна дыма, Острова и облака.
|
|
Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева) |
