Белый Стан :: Поэзия :: Ирина Кнорринг

Ирина Кнорринг

Ири́на Никола́евна Кно́рринг (4 мая 1906, в помещичьем имении, в селе Елшанка, Самарская губерния — 23 января 1943, Париж) русская поэтесса. Дочь профессора истории. Детство и отрочество прошли в Харькове. К тому же времени относятся и ее первые поэтические опыты. Во времена Октябрьской революции вместе с родителями переехала в Симферополь. Осенью 1920 семья была эвакуирована Русской Эскадрой в Константинополь, далее - в Бизерту. Юность прошла в Тунисе (Северная Африка). Там она окончила школу. 1924 — стихи появились в печати (в пражском журнале «Студенческие годы»). В 1925 переехала в Париж (поступила во Франко-русский институт). Посещала вечера, устраиваемые «Союзом молодых поэтов и писателей Франции», председателем которого первое время был Юрий Софиев. Здесь можно было увидеть Марину Цветаеву с её мужем Сергеем Эфроном, Куприна, Ходасевича, Адамовича, Георгия Иванова. Умерла от диабета. Была похоронена на кладбище Иври (под Парижем). Впоследствии ее прах был перенесен на русское кладбище в Сент-Женевьев де Буа.

БАЛЛАДА О ДВАДЦАТОМ ГОДЕ

Стучали колеса...

"Мы там... мы тут"...

Прицепят ли, бросят?

Куда везут?

Тяжелые вещи

В темных углах...

На холод зловещий

Судьба взяла.

Тела вповалку

На чемоданах...

И не было жалко,

И не было странно.

Как омут бездонный -

Зданье вокзала,

Когда по перрону

Толпа бежала.

В парадных залах

Валялись солдаты...

Со стен вокзала

Дразнили плакаты...

На сердце стоны:

Возьмут? Прицепят!..

Вагоны, вагоны —

Красные цепи.

Глухие зарницы

Тревожных боев.

Тифозные лица

Красных гробов.

Свистки паровозов.

Грязь на путях.

Берут, увозят —

Кого хотят.

Куда-то увозят

Танки и пушки...

Кругом паровозы,

Теплушки, теплушки.

Широкие двери

Вдоль красной стены.

Не люди, а звери

Там спасены.

Тревожные вести

Издалека.

Безумие мести

В сжатых руках.

Лишь тихие стоны.

Лишь взгляд несмелый,

Когда за вагоном

Толпа ревела.

Сжимала сильнее

На шее крестик.

О, только б скорее,

О, только б вместе!

Вдали канонада.

Догонят? Да?

Не надо, не надо!

О, никогда!

Прощальная ласка

Веселого детства —

Весь ужас Батайска,

Безумие бегства.

Как на острове нелюдимом,

Жили в маленьком Туапсе.

Корабли проходили мимо,

Тайной гор дразнили шоссе.

Пулемет стоял на вокзале...

Было душно от злой тоски.

Хлеб но карточкам выдавали

Кукурузной желтой муки.

Истомившись в тихой неволе,

Ждали - вот разразится гроза.

Крест зеленый на красном ноле

Украшал пустынный вокзал.

Было жутко и было странно

С наступлением

холодной тьмы.

Провозили гроб деревянный

Мимо окон, где жили мы.

По-весеннему грело солнце.

Теплый день наступал не раз.

Приходили два миноносца

И зачем-то стреляли в нас.

Были тихи тревожные ночи,

Чутко слушаешь, а не спишь.

Лишь единственный

поезд в Сочи

Резким свистом прорезывал тишь.

И грозила кровавой расплатой

Всем, уставшим за тихий день,

Дерзко-пьяная речь солдата

В шапке, сдвинутой набекрень.

Ill

Тянулись с Дона обозы,

И не было им конца.

Звучали чьи-то yгрозы

У белого крыльца.

Стучали, стонали, скрипели

Колеса пыльных телег.

Тревожные две недели

Решили новый побег.

Волнуясь, чего-то ждали,

И скоро устали ждать.

Куда-то еще бежали

В морскую, мутную гладь.

И будто бы гул далекий,

Прорезав ночную мглу,

Тоской звучали упреки

Оставшихся на молу.

Ползли к высокому молу

Тяжелые корабли.

Пронизывал резкий холод

И ветер мирной земли.

Дождливо хмурилось небо.

Тревожны лица людей.

Бродили, искали хлеба

Вдаль керченских площадей.

Был вечер суров и долог

Для мартовских вечеров.

Блестели дула винтовок

На пьяном огне костров.

Сирена тревожно и резко

Вдали начинала выть.

Казаки в длинных черкесках

Грозили что-то громить.

И было на пристани тесно

От душных, скорченных тел.

Из черной, ревущей бездны

Красный маяк блестел.

Нет, не победа и не слава

Сияла на пути...

В броню закопанный дредноут

Нac жадно поглотил.

И люди шли.

Их было много.

Ползли издалека.

И к ночи ширилась тревога

И ширилась тоска.

Открылись сумрачные люки.

Как будто в глубь могил.

Дрожа, не находили руки

Канатов и перил.

Пугливо озирались в трюмах

Зрачки незрячих глаз.

Спустилась ночь, страшна, угрюма.

Такая - в первый раз.

Раздался взрыв: тяжелый, смелый.

Взорвался и упал.

На темном берегу чернела

Ревущая толпа.

Все были, как в чаду угара,

Стоял над бухтой стон.

Кровавым заревом пожара

Был город озарен.

Был жалок взгляд непониманья.

Стучала кровь сильней.

Несвязно что-то о восстанье

Твердили в стороне.

Одно хотелось: поскорее

И нам уйти туда.

Куда ушли, во мгле чернея.

Военные суда.

И мы ушли. И было страшно

Среди ревущей тьмы.

Три ночи над четвертой башней.

Как псы, ютились мы.

А после в кубрик опускались

Отвесным трапом вниз.

Где крики женщин раздавались

И визг детей и крыс.

Там часто возникали споры:

Что — вечер или день?

И поглощали коридоры

Испуганную тень.

Впотьмах ощупывали руки

И звякали шаги.

Открытые зияли люки

У дрогнувшей ноги.

Зияли жутко, словно бездны

Неистовой судьбы.

И неизбежно трап отвесный

Вел в душные гробы.

Все было точно бред: просторы

Чужих морей и стран,

И очертания Босфора

Сквозь утренний туман.

По вечерам - напевы горна.

Торжественный обряд.

И взгляд без слов: уже покорный.

Недумающий взгляд.

И спящие вповалку люди,

И черная вода.

И дула боевых орудий,

Умолкших навсегда.

Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева)