Поэзия Белого Движения

Юрий Борисов

 

Белая Песня

 

Все теперь против нас, будто мы креста не носили

Будто аспиды мы бусурманской крови

Даже места нам нет в ошалевшей от боли России

И Господь нас не слышит, зови-не зови

Вот уж год мы не спим, под мундирами прячем обиды

Ждем холопскую пулю пониже петлиц

Вот уж год как Тобольск отзвонил по Царю панихиды

И предали анафеме души убийц

Им не Бог и не Царь, им не Суд и не совесть

Все им "Тюрьмы долой" да "Пожар до небес"

И судьба нам читать эту страшную повесть

В воспаленных глазах матерей и невест

И глядят они долго нам вслед в молчаливом укоре

Как покинутый дом на дорогу из тьмы

Отступать дальше некуда - дальше Японское море

Здесь кончается наша Россия и мы

В красном Питере кружится, бесится белая вьюга

Белый иней на стенах московских церквей

В черном небе ни радости нет, ни испуга

Только скорбь Божьей Матери по России моей.

 

 

Перед боем

 

Закатилася зорька за лес, словно канула,

Понадвинулся неба холодный сапфир.

Может быть, и просил брат пощады у Каина,

Только нам не менять офицерский мундир.

Затаилася речка под низкими тучами,

Зашептала тревожная черная гать,

Мне письма написать не представится случая,

Чтоб проститься с тобой да добра пожелать.

А на той стороне комиссарский редут -

только тронь, а ну! -

Разорвет тишину пулеметами смерть.

Мы в ненастную ночь перейдем на ту сторону,

Чтоб в последней атаке себя не жалеть.

И присяга ясней, и молитва навязчивей,

Когда бой безнадежен и чуда не жди.

Ты холодным штыком мое сердце горячее,

Не жалея мундир, осади, остуди.

Растревожится зорька пальбою да стонами,

Запрокинется в траву вчерашний корнет.

На убитом шинель с золотыми погонами.

Дорогое сукно спрячет сабельный след.

Да простит меня все, что я кровью своею испачкаю,

И все те, обо мне чья память, крепка,

Как скатится слеза на мою фотокарточку

И закроет альбом дорогая рука.

 

 

* * *

По зеленым лугам и лесам,

По заснеженной царственной сини,

Может, кто-то другой или сам

Разбросал я себя по России.

Я живу за верстою версту,

Мое детство прошло скоморохом,

Чтоб потом золотому Христу

Поклониться с молитвенным вздохом.

Моя радость под солнцем росой

Засверкает в нехоженых травах,

Отгремит она первой грозой,

Заиграет в глазах браговаров.

Моя щедрость - на зависть царям

Как награда за боль и тревоги.

Теплым вечером млеет заря

Над березой у сонной дороги.

Я тоску под осенним дождем

Промочил и снегами забросил,

И с тех пор мы мучительно ждем,

Долго ждем, когда кончится осень

Свою ненависть отдал врагу,

Сад украсил я нежностью легкой,

А печаль в деревянном гробу

Опустил под "аминь" на веревках.

Моя жизнь, словно краски холста, -

Для того, чтобы все могли видеть.

Оттого моя правда чиста:

Никого не забыть, не обидеть.

Мое счастье в зеленом пруду

Позапуталось в тине замшелой.

Я к пруду непременно приду

И нырну за ним с камнем на шее.

 

 

Ностальгическая

 

Заунывные песни летели

В край березовой русской тоски,

Где-то детством моим отзвенели

Петербургских гимназий звонки.

Где-то детством моим отзвенели

Петербургских гимназий звонки.

 

Под кипящий янтарь оркестрантов,

Под могучее наше "Ура!"

Не меня ль государь-император

Из кадетов возвел в юнкера?

Не меня ль государь-император

Из кадетов возвел в юнкера?

 

В синем небе литавры гремели

И чеканила поступь война.

И не мне ли глаза голубели

И махала рука из окна?

И не мне ли глаза голубели

И махала рука из окна?

 

Мчались годы в простреленных верстах

По друзьям, не вернувшимся в ряд,

Что застыли в серебрянных росах

За Отечество и за царя.

Что застыли в серебрянных росах

За Отечество и за царя.

 

Не меня ли вчера обнимали

Долгожданные руки - и вот,

Не меня ли в ЧеКа разменяли

Под шумок в восемнадцатый год?

Не меня ли в ЧеКа разменяли

Под шумок в восемнадцатый год?

 

 

Справа маузер, слева эфес

 

Справа маузер, слева эфес

Острия златоустовской стали.

Продотряды громили окрест

Городов, что и так голодали.

 

И неслышно шла месть через лес

По тропинкам, что нам незнакомы.

Гулко ухал кулацкий обрез

Да ночами горели укомы.

 

Не хватало ни дней, ни ночей

На сумбур мировой заварухи.

Как садились юнцы на коней

Да усердно молились старухи!..

 

Перед пушками, как на парад,

Встали те, кто у Зимнего выжил...

Расстреляли мятежный Кронштадт,

Как когда-то Коммуну в Париже...

 

И не дрогнула ж чья-то рука

На приказ, что достоин Иуды,

Только дрогнули жерла слегка,

Ненасытные жерла орудий.

 

Справа маузер, слева эфес

Острия златоустовской стали.

Продотряды громили окрест

Городов, что и так голодали...

 

 

Жестокий романс

 

Она была девочка Надя,

А он был путеец-студент.

И часто, на Наденьку глядя,

Он ей говорил комплимент:

- Ах, какие у вас локоточки!

Какой у вас пламенный стан!

С фуражки своей молоточки

За ваш поцелуй я отдам.

И часто в Елагином парке

Бродили они, как в раю.

И Наде он делал подарки,

Не глядя на бедность свою.

Но в Надю большую тревогу

Вселял его скорый отъезд -

Железную ставить дорогу

Он ехал в Уржумский уезд.

В далеком трактире сибирском

С подрядчиком он закусил,

Под рокот гитары забылся,

С цыганкой любовь закрутил.

Летели, шурша, сторублевки,

Как рой легкомысленных пчел.

И вот он с похмелья в "Биржевке"

Отдел происшествий прочел:

"Вчерась Полякова Надежда

Спрыгнула с Тучкова моста.

Ее голубая одежда

Осталась на ветках куста..."

И с криком рванулся путеец,

И ровно четыре часа

В трактире рыдал, как младенец,

И рвал на себе волоса.

И бросился в обские волны

Убийца и бывший студент.

И были отчаянья полны

Глаза его в этот момент...

"Ах, какие у вас локоточки!

Какой у вас пламенный стан!

С фуражки своей молоточки

За ваш поцелуй я отдам".

 

 

Поединок

 

Жадные пальцы на скользкие карты легли,

И закружился с Фортуной в обнимку Обман,

Ожили в штосе десятки, вальты, короли, -

Двое играли, поручик и штабс-капитан.

 

И загулял по душе недобор-перебор...

А может, виною был спрятанный туз в рукаве?

Горькою фразою вызлился карточный спор,

Ярым багрянцем по вешней осенней листве.

 

Плотно ли ненависть ваши закрыла глаза?

Всё ли готово у вас, господа, для стрельбы?

Нечего вам на прощанье друг другу сказать,

Глупые пули нацелены в гордые лбы.

 

Юный поручик с пробитою грудью лежит.

Смехом неистовым зло разрядился Изъян.

Жизнь погубивший - ты ж прав не имеешь на жизнь.

Вот и пустил себе пулю под сердце наш штабс-капитан.

 

Их схоронили. В молчании пили вино.

Лучше бы им поделить куражи в кутеже.

Свечи горели, но было на сердце темно,

Свечи горели, но холодно было душе.

 

Друг мой, ты в смертную вечность не верь,

Утром с оконца тяжелые шторы откинь.

Солнечным зайчиком в душу заглянет апрель,

Небо подарит пьянящую звонкую синь.

 

 

Пасьянс

 

Что сидишь допоздна, жжешь свечу над пасьянсом?

Сердцу хочется верить, что это не блеф:

Очарован тобой, опьяненный романсом

Твой бубновый король пал к ногам дамы треф.

 

И ты сияешь вся улыбкою счастливой,

И в сердце нет тревог, и сладостно душе...

О, как тебе легко быть молодой, красивой!

И всё желанное свершилося уже.

 

А к обедне опять ты спешишь деловито,

Где на паперти те же старухи стоят,

В черном платье своем, что давно уже сшито,

Пряча в черной вуали отрешенный свой взгляд.

 

Вновь ладаном дохнет величье золотое,

И рыжий бас попа бедой дрожит в тебе.

И ставишь ты на круг морщинистой рукою

Свечу за упокой, за короля бубей.

 

 

Голубые лошади

 

Как по Красной площади –

Алый пыл знамён.

Голубые лошади,

Красный эскадрон.

 

Вслед глядели девушки,

Заслонясь рукой.

Только до победушки

Ой как далеко.

 

Там Шкуро и Мамонтов,

Врангель и Колчак

За царя Романова,

За своих внучат,

 

За обиду острую

Бьются ретиво.

Да ещё за Господа

Бога самого.

 

Ой, куда ты конница

Правишь копыты?

Ой, не скоро кончится

Девятнадцатый...

 

Запахами ночь шалит

Шпорный перезвон...

Голубые лошади,

Красный эскадрон.

 

 

Вариант, который исполняет Жанна Бичевская под названием «Перед пушками, как на парад»

 

Перед пушками, как на парад,

Встали те, кто у Зимнего выжил...

Расстреляли мятежный Кронштадт,

Как когда-то Коммуну в Париже...

 

Ведь не дрогнула ж чья-то рука

На приказ, что достоин Иуды,

Только дрогнули жерла слегка,

Ненасытные жерла орудий.

 

Справа маузер, слева эфес

Острия златоустовской стали.

Продотряды громили окрест

Городов, что и так голодали...

 

И неслышно шла месть через лес

По тропинкам, что нам незнакомы.

Гулко ухал кулацкий обрез

Да ночами горели укомы.

 

Не одну за верстою версту,

Мое детство прошло скоморохом,

Чтоб потом золотому Христу

Поклониться с молитвенным вздохом.

 

По зеленым лугам и лесам,

По заснеженной царственной сини,

Может, кто-то другой или сам

Разбросал я себя по России.

 

Я тоску под осенним дождем

Промочил и снегами забросил,

И с тех пор мы мучительно ждем,

Долго ждем, когда кончится осень.

 

Свою ненависть дал я врагу,

Сад украсил я нежностью легкой,

А печаль в деревянном гробу

Опустил под "аминь" на веревках.

 

Моя радость под солнцем росой

Засверкает в нехоженых травах,

Загремит она первой грозой,

Заиграет в глазах браговаров.

 

Мое счастье в зеленом пруду

Позапуталось в тине замшелой.

Я к пруду непременно приду

И нырну за ним с камнем на шее.

 

Перед пушками, как на парад,

Встали те, кто у Зимнего выжил - 

Расстреляли мятежный Кронштадт,

Как когда-то Коммуну в Париже.

Белизна—угроза черноте… (М. Цветаева)